Святы и прокляты - Юлия Андреева

А тот, видать по пьяному делу не желая вдаваться в подробности, возьми да и представь ей меня как непосредственного участника похода. Даже клеймо, которое я тщательно скрывал, никогда не обнажаясь перед людьми, предъявил на всеобщее обозрение... Это клеймо он открыл всем на позор сразу же после дрессированного бегемота! А, с другой стороны, как тут ослушаешься? Я разделся, рубашку снял, а спина у меня со следами кнута, и плечо с тавром. Хорошо хоть не на лоб поставили нехристи! Я-то думал, что никогда и никто не увидит мой позор, даже жениться в ту пору не смел. Увидели!

Так я после этого, чисто в отместку, не на своё место вернулся, а поближе к матушке-императрице. Она — даром что супруга императора, а девчонка страсть какая любопытная — подозвала меня, клеймо ещё разик вблизи осмотрела, пальчиками нежнейшими ощупала, не подделка ли, и расспрашивать что да как меня принялась. Поначалу я всё отнекивался. Говорил, де не для нежных ушек сие. А потом, когда она вроде муженька своего приказывать принялась, топая ножкой в сафьяновой туфельке, сдался, да всё ей и выложил.

Ну, не всё, разумеется, — тоже совесть имею: императрица ведь в тяжести в то время была... Я ей рассказал, как в лагере у Николауса закончилось продовольствие.

Отец Маркус тогда призвал к себе старших мальчиков, попросив их переговорить с девочками попригожее, чтобы те пошли на ярмарку в городок да и подзаработали там сладким местом. Так и сказал монах: деньги, мол, дадут — не отказывайтесь, а нет — продуктами берите. Парней покрепче в качестве охраны отправили — те следили, чтобы девочек не побили камнями и чтобы расчёт был произведён честно. Сильно плакали наши девочки, когда им такое предложили, а потом, делать нечего, смирились и пошли перед купцами подолы задирать. А что поделаешь, когда вокруг столько некормленых ртов? В первый день они даже больше принесли, нежели Николаус с ребятами, ходившие за милостыней в городскую управу. А дня через три уже и многие мальчики посмазливее научились пользу приносить.

— Я бы, пожалуй, не смогла вот так... — подавленно икнула Анна.

— Этого никто точно про себя до поры до времени сказать не может, — уклончиво ответил оруженосец. — К примеру, понадобилось бы тебе брата от лютой смерти спасать, или деток малых... Девочки наши тоже думали, что идут Иерусалим от неверных освобождать, а вот как вышло-то.

Помню, за право пройти по территории какого-то там сеньорчика мы были вынуждены отдать самых красивых девочек для его дружины. Отдавали на сутки — в количестве двадцать человек, а вернулись назад от силы восемь. Четыре пожелали остаться со своими новыми парнями, те вроде как замуж звали. Кто-то сбежал и более к походу от стыда не примкнул. Кого-то прибили там же, во время гуляния. Одна, вернувшись, всё плакала, плакала, а потом взяла да и удавилась на первом попавшемся дереве.

Я так тогда раздухарился перед императрицей, в таких подробностях пересказывал, как эти крестоноски крестовому походу служили, что и не заметил, как за моей спиной бесшумно возник Его Императорское Величество... После Фридриховой оплеухи я двух зубов не досчитался и пошёл отсыпаться к себе. А на следующий день срезал к чёртовой матери клеймо, хотя теперь уже его и нечего было скрывать.

— ...15 августа 1235 года Фридрих собирает рейхстаг в Майнце, на котором объявляет Всеобщий мир — свод новейших законов империи, впервые написанных на немецком языке, — Фогельвейде выдержал паузу, тяжело опираясь на спинку своего кресла. Сегодня он диктовал стоя. — Вам, молодым, не понять, но в то время в Германии немецкий язык только-только начал применяться в государственных документах самого высокого уровня. И вот теперь Фридрих узаконил это право, официально провозгласив немецкий общим языком Германии.

Всего в законе насчитывалось двадцать девять статей, в которых было всё: и переданные князьям права в 1220 году, и назначение судей, и многое другое.

После этого даже Вельф Оттон присягает императору и тут же получает из его рук знамя своего нового герцогства, Брауншвейг-Люнебургского, переданного ему как наследный лен. Один за другим князья подтверждают права на свои исконные территории, добавляют к старым землям новые сёла, города, леса, посевные угодья. В завершение раздачи привилегий все одарённые приносят торжественную клятву об участии в военном походе против не покорившихся Фридриху итальянских городов. Этот день закончился пиром с угощением для простого люда.

Второй день начался с торжественной всеобщей мессы. После мессы устроили новый пир, ещё грандиознее прежнего. Император сидел в окружение князей, на специальном возвышении, а ниже пировали, славя Фридриха и своих господ, двенадцать тысяч прибывших на рейхстаг рыцарей.

Устав от празднований, Фридрих забрал Изабеллу и отправился в свой Эльзасский дворец. Там императрица встретилась с золотоволосым мальчишкой лет десяти, которого супруг представил своим бастардом Энцио. Вслед за отроком навстречу императору вышла темноволосая красивая мать ребёнка — Адельхайд.

Изабелла и прежде слышала, что у её супруга много незаконнорождённых детей, и, бывало, подумывала, как бы повела себя на её месте, скажем, святая Елизавета, которую так чтил император. Но мальчишка оказался таким сообразительным и учтивым, а Адельхайд такой милой — так что вскоре Изабелла позабыла о том, что, возможно, должна ревновать бывшую подругу Фридриха. Впрочем, кто бы ей это позволил?

Фридрих был очарован сыном и пожелал никогда больше не расставаться с ним. Вместе они ходили на охоту, принимали послов, устраивали семейные вечера, на которые, вот ведь чудо, приглашались вчерашние враги — сторонники томящегося в неволе старшего сына.

Так, в один из солнечных зимних дней, за императорским столом по правую руку от Фридриха восседала его точная копия — бастард Энцио, по левую — императрица Изабелла. А далее, возле мальчика, — епископ Ландульф Вормсский, и епископ Ансельм фон Юстинген — со стороны императрицы.

— Ах, Юстинген! — пролепетала Анна, заливаясь краской.

— Ай, мой милый Юстинген, — с иронией пропел вслед за ней Константин.

Фогельвейде, сделав вид, будто бы ничего не заметил, продолжил:

— Оба имели все основания разделить участь своего несчастного молодого короля Генриха, а вместо этого удостоились милого семейного ужина, какие считались большой редкостью при дворе его отца. Всё недоумение и скованность, с которой приехали гости, вмиг растаяли. За столом не вспоминали томящегося в неволе Генриха.

На следующее утро решили поохотиться на зайцев, в тот год их развелось превеликое множество. Энцио уже неделю как получил разрешение собрать собственный отряд мальчишек, и теперь мальцы рвались в бой. Но неожиданно охота была прервана сообщением о еврейских погромах в Фульде.

Фридрих немедленно остановил забаву и, прихватив сынишку, помчался в Фульде. Вообще-то иудеи там занимаются продажей соли, пряностей и шелка; разногласия между этим торговым народом и христианами были всегда. Но обычно дело заканчивалось парой фингалов или расквашенными носами. Теперь же христиане неистовствовали, разбивая еврейские лавки, переворачивая телеги, вышибая двери в домах и вытаскивая хозяев на мороз, дабы вершить скорый суд...