Место, названное зимой - Патрик Гейл

Гарри шагнул к выходу. Над дверью висело ружьё, достаточно высоко, чтобы любопытная Грейс не могла до него дотянуться, заряженное. Петра умела с ним обращаться, и Гарри представить не мог, что было бы, попытайся Мунк снова напасть на неё или, что ещё хуже, напасть на Грейс.

– Чего? Ты стрелять в меня собрался?

Не отвечая, Гарри открыл дверь навстречу ночи. Опустевший дом спал, его дыхание туманило воздух. На небе не было ни облачка; яркий свет луны озарял пруд, который осенние дожди заполнили до заросших сорняками берегов.

К удивлению и облегчению Гарри, Мунк встал из-за стола и неуклюже натягивал пальто. Может быть, он уйдёт без лишних церемоний? Он вышел вслед за Гарри, и тот закрыл дверь, чтобы сохранить тепло.

– Уже поздно, – сказал Мунк.

– Я понимаю. Первый поезд придёт только утром, но ты можешь переночевать в доме Пола. Ключ висит на двери в стойло, на крючке. Овёс и сено для лошади найдёшь там же. Но утром уезжай и никогда больше не возвращайся.

– Не понимаю, зачем мне уходить? Я ведь уже всё объяснил твоей радушной хозяйке. Вы продадите мне участок Пола по выгодной цене.

– Мы не имеем права его продавать. Пол скоро вернётся.

– Пол не вернётся.

– Почему ты так решил? Слышал что-то?

– Ну конечно! Что я должен был услышать? Что его расстреляли за трусость или что член парламента в Торонто видел его повешенным, содомита паршивого? Ну, слышал, конечно, разные истории, и если бы рассказал их собравшимся у зернохранилища, которые говорят, что наша маленькая Вертикаль сделалась таким уж фермером, что её, того и гляди, выберут новым председателем общества земледельцев, или на почте, где только и разговоров, что про мистера Зоунта, который не получает ни письма от семьи – чёрт его знает, какой он там семье пишет, – но всегда такой вежливый, такой джентльмен… так вот, если бы я рассказал эти истории, нетрудно было бы провести связь между тобой и мистером Слэймейкером, с которым вы такие друзья, так друг другу помогаете, так поддерживаете – ну прямо братья. Даже, я бы сказал, ближе, чем братья. И все бы сразу поняли, что твоя прекрасная жена и не жена вовсе, а так только, ширма для прикрытия разврата.

– Ты ничего не знаешь.

– Спорить будешь? – Мунк понял по его лицу что-то важное. – Это тебе придётся уехать отсюда утром. Тебе, а не мне.

– А что помешает мне рассказать людям о твоих грязных поступках?

– Рассказать что?

– То, что ты с-с-с… – больше всего на свете Гарри возненавидел то, что вдруг снова начал заикаться.

– Ну, давай, смелее!

– То, что ты сделал со мной тогда, в Мус-Джо.

– Но ты ведь умолял об этом. Только и ждал случая. Прямо как она.

При словах о Петре внутри у Гарри что-то надломилось. До этого момента угрозы и оскорбления Мунка только усиливали чувство стыда. Мунк стоял совсем близко, чуть подальше, чем танцевальный партнёр. Инстинкт хищника подсказал ему, какое воздействие его близость оказывает на Гарри, и Мунк придвинулся ещё, желая сломать его, деморализовать.

Гарри никогда не случалось драться; он помнил лишь уроки бокса в школе – ужасная пытка на забрызганном кровью коврике, в окружении вопящих мальчишек. Но его кулак сам собой поднялся и ударил Мунка в висок так сильно, что Гарри показалось, будто он сломал все кости ладони.

Мунк пошатнулся и перелетел через перила веранды. Он упал с громким треском, после чего повисла тишина – ни стона, ни ругани. Единственной мыслью Гарри, пересилившей здравый смысл, пересилившей всю тщательно прививаемую в юности мораль, было желание его убить.

Гарри спрыгнул вниз. Мунк был без сознания. Где-то рядом лежала кувалда. Грейс только вчера колола ей орехи по просьбе матери. Утром увидев эту кувалду валявшейся на земле, Гарри про себя отметил, что надо бы убрать её на место. Но найти её в темноте не представлялось возможным. Поэтому Гарри схватил Мунка за штанины и с такой силой, что казалось – спина вот-вот не выдержит, поволок к ближайшему пруду. Если получится погрузить его голову под воду, Гарри скрутит ему руки, сядет сверху и будет сидеть, пока смерть не сделает своё дело.

Он обернулся через плечо, чтобы увидеть склон, ведущий к воде. Лучше всего было бы немного передохнуть, а потом катить тело вниз. Осталось совсем немного.

Удар в рёбра был таким резким, что у Гарри перехватило дыхание; он отчётливо услышал треск. Он слишком выдохся, чтобы закричать. Упав, ощутил головой холодную грязь и понял, что вода близко. Тяжесть тела, всем весом прижимавшего его к земле, вновь оглушила Гарри, и прежде чем он успел опомниться, Мунк уже скрутил ему руки, зажал в кулаке и вплотную придвинулся лицом к лицу, как медведь, учуявший мясо.

Неправда, что гризли убивают одним ударом лапы, одним укусом в лицо или шею; но правда в том, что они хотят есть, а не убивать, поэтому не теряют времени зря, прежде чем полакомиться печенью добычи.

В темноте Гарри не видел ничего, кроме очертаний головы Мунка, спутанного гнезда коротких густых волос, но чувствовал его яростное дыхание, пахнущее бутлегерским бренди, и жар тела взбешенного животного. Его лицо было так близко, что кончик носа щекотал Гарри шею. Гарри почувствовал, как что-то горячее стекает по его лицу. Плакать он не мог, и это был не пот – ночь была слишком холодной; значит, он, по всей видимости, поранил голову, когда падал.

– Гарри Зоунт. Гарри Зоунт, – пробормотал Мунк. – Маленький, злобный Гарри Зоунт.

Его ногти впились в мягкие подушечки пальцев Гарри, зажатых в огромном кулаке. Свободной рукой он погладил щёку Гарри, шею, начал давить на кадык, всё сильнее и сильнее.

– Когда я убью тебя, – сказал он, – я тебя отымею, жёстко, как в старые добрые времена. А потом отымею твою жену и, думаю, тоже убью эту шлюху, верно? Она была так довольна в прошлый раз. Так рада, что в ней наконец-то настоящий мужчина. А потом, клянусь тебе, я отымею твою маленькую дочь.

Он не знает, подумал Гарри. Он не знает, что Грейс – его ребёнок. Ему пришла в голову безумная идея: если сказать Мунку, что испуганная девочка в спальне неподалёку – плоть от его плоти, может быть, он пощадит хотя бы её.

Но Мунк принял его желание выговориться за желание вырваться и вновь начал душить. Страх задохнуться пересилила рвущая боль в горле. Мунк давил на него всем весом. Гарри казалось, там что-то хрустнуло. Есть ли в горле кость – может быть, хрящ? – или только трубочка длиной в шланг? Петра должна знать.

Когда мысли начали ускользать и Гарри вот-вот готов был потерять сознание, боль внезапно ушла; её сменило чувство, что его душат, и неприятное ощущение холодного металла, впивавшегося в подбородок. Он открыл глаза и ничего не увидел, потому что на его лице лежал Мунк; это пряжка ремня так резко давила.

Собрав все последние силы, Гарри столкнул Мунка и сел, судорожно глотая воздух, одной рукой схватившись за израненное горло. Что случилось с Мунком – припадок? Его глаза смотрели в небо, на луну. Из груди вырвался стон, очень тихий.