Жанна – Божья Дева - Сергей Оболенский

Подлинность трактата о Девушке («De Mirabili Victoria»), приведённого в актах Реабилитации и датированного в них 14 мая 1429 г., оспаривается в работе Дороти Дж. Уэйман: «The Chancellor and Jeanne d’Arc» (Franciscan Studies, vol. 17, № 2 and 3,1957, St. Bonaventura University, N. Y.). В редчайшем томе IVпервого печатного издания трудов Жерсона, вышедшем в Кёльне в 1484 г., приведён действительно не этот трактат, а другой, озаглавленный «De Quadam Puella», который появляется и в более поздних изданиях, начиная со Страсбургского 1514 г., но там уже с пометкой, что, «судя по стилю», он принадлежит не Жерсону, а нидерландскому богослову Горкхейму (Gorckheim, или Gorrichem, или Gorcum); как жерсоновский в этих последующих изданиях даётся уже тот, который содержится в актах Реабилитации. Между тем IV том кёльнского издания по многим признакам составлен из бумаг, найденных у Жерсона после его смерти и сохранённых в Лионском целестинском монастыре, причём издатели, следуя, вероятно, указаниям лионских целестинцев, тщательно отмечали, какие из этих бумаг не были собственными произведениями Жерсона, а только находились у него. Так как этой оговорки они не сделали относительно «De Quadam Puella» и прямо объявили этот текст жерсоновским, можно допустить, что это действительно так, и признать произвольным его позднейшее приписывание Горкхейму. Д. Уэйман датирует этот текст теми неделями, когда Девушка находилась в Пуатье, однако это невозможно: в нём упоминаются и латы Жанны, и её знамя, которых в то время ещё не было. Если этот текст и мог быть написан Жерсоном раньше освобождения Орлеана, то не намного.

Но что же тогда «De Mirabili Victoria»? Д. Уэйман утверждает, что это – фальшивка, специально для её опровержения сфабрикованная и приписанная Жерсону Парижским университетом на основе некоторого знакомства с подлинным жерсоновским текстом. Оба трактата во многом похожи, но построены по-разному; каждый содержит части, которых нет в другом, причём кёльнский текст длиннее. Поминая даже Шерлока Холмса, Д. Уэйман предполагает, что бургиньонские шпионы, засланные в Лион, наспех ознакомились с жерсоновским подлинником и сделали из него кое-какие выписки, использованные затем для подделки. Один из признаков неподлинности текста Реабилитации она усматривает во встречающихся в нём ссылках на античную историю и мифологию, однако без оснований: приведённое ею автобиографическое свидетельство Жерсона говорит только о том, что, начав заниматься богословием, он стал отдавать предпочтение Отцам Церкви перед такими авторами, как Овидий и др., – но мы ранее убедились, что классические реминисценции тем не менее нередко появлялись у него и когда он давно уже был признанным богословским светилом. Вопреки тому, что пишет Д. Уэйман, нет также ничего странного в том, что в тексте Реабилитации – и только в нём – упомянута св. Екатерина и рядом с ней «замужняя» Дебора: если бы они фигурировали там как примеры девственности, то это было бы, действительно, немыслимо под пером Жерсона, – но они приведены там как примеры вдохновения от Бога. Имена святых руководительниц Жанны Жерсон, может быть, и знал от своих друзей и учеников из Пуатье, но это не обязывало его в этом контексте рядом со св. Екатериной упомянуть не Дебору, а св. Маргариту: аналогия со св. Екатериной (прения с учёными мужами), как и аналогия с воительницей Деборой, – это то, что бросалось в глаза не ему одному. Так что нет здесь нелепости, которой от Жерсона нельзя было и ожидать. Также не выражает серьёзного сомнения фраза в протоколе процесса Реабилитации: что «адвокаты предъявили… некие бумаги, содержащие, как они говорят, некий труд магистра Жана Жерсона»; это формальная предосторожность при первом упоминании ещё не изученного документа, который в дальнейшем признаётся жерсоновским без всяких оговорок.

Сама Д. Уэйман отмечает в тексте Реабилитации некоторые типично жерсоновские выражения, отсутствующие в кёльнском тексте; она это объясняет тем, что они вставлены фальсификаторами для правдоподобия. Кроме того, нужно отметить, что в тексте Реабилитации отсутствует одна неверная деталь, которая есть в кёльнском тексте: будто Девушка каждый раз, когда она оказывается в мирной обстановке, опять надевает женское платье, – чего в действительности не было.

Летом 1429 г. распространялся, во всяком случае, тот текст, который используется в процессе Реабилитации: в переписке Джустиниани цитаты приведены именно из него. Притом сам этот трактат Джустиниани послал в Венецию из сочувствия к Девушке, а к бургиньонским опровержениям отнёсся совершенно отрицательно. Какая же выгода была бургиньонам фальсифицировать и распространять текст, который и в этом виде отнюдь не легко поддавался опровержению?

Думаю, что всё можно объяснить не детективом, который сочиняет Д. Уэйман, а гораздо проще. Если кёльнский текст принадлежит Жерсону (что вполне возможно), то это – первый набросок, который уже вскоре был самим Жерсоном переработан и сокращён, вкравшаяся фактическая неточность была устранена, зато было добавлено важнейшее место о «предупреждениях» и о том, что небрежение Божией помощью может остановить её действие. Этот окончательный текст – тот, который мы знаем давно, – был пущен в обращение, и не бургиньонами, конечно, а друзьями Жерсона, сторонниками короля и Девушки. Некоторые сокращения могли быть вызваны и тем, что эта работа стала спешной из-за стремительного развития событий. Первоначальный же набросок остался среди бумаг Жерсона и позднее вместе с другими попал к кёльнскому издателю.

Де Лиокур (указ, соч.) с полным основанием настаивает на той несомненной истине, что миссия Жанны в своём полном объёме включала освобождение всего королевства, примирение всех христиан, восстановление чистоты Церкви и крестовый поход. Но в этой программе общего возрождения христианского мира он проблему церковной реформы представляет в более чем сомнительном виде, стараясь доказать, что задачей Жанны, наряду с восстановлением французской монархии, было восстановление полноты папской власти, – правда, только духовной, а не светской (присвоение которой папами XIII века он считает пагубным, ещё больше обвиняя, однако, Филиппа IV за крайность его реакции против этой узурпации). В обоснование своего тезиса он, прежде всего, возлагает на парижское университетское большинство ответственность за двойную революцию – против обеих разделившихся властей: королевской и папской. Первое, конечно, верно; второе, как мы уже видели, – нет. В утверждении галликанских вольностей и в соборной реформе ведущую роль играла именно та часть французского клира во главе с Жерсоном, которая осталась верной французской монархии и на неё опиралась. Бунт же университетского большинства против авиньонского папства был только временной мерой давления, сменившейся затем его теснейшим сотрудничеством с восстановленным единым папством. Обе эти стороны дела Лиокур искажает, насколько возможно. Говоря, например, об оппозиции, на которую отмена галликанских вольностей натолкнулась в оккупированной англичанами Франции, он незаметно подменяет университет парламентом, что совсем не то же самое. А о параллельном конкордате, который был заключён «Буржским королевством», он забывает сказать, что его сразу же пришлось отменить из-за вызванного им недовольства.

Полностью отрицать преобладание в «Буржском королевстве» антипапских тенденций Лиокур всё же не может. Доказать же, что Жанна шла наперекор этой основной тенденции, он пытается ссылкой на её близость к монашеским орденам, которые он, при их непосредственной зависимости от Рима, объявляет главной опорой папства. Целестинский орден им при этом, конечно, не упоминается вовсе. Но мы знаем, что и среди францисканцев не раз проявлялась самая резкая оппозиция папскому абсолютизму; один пример этого на соборе в Павии в 1423 г. приводит и сам Лиокур. Остаётся то, что действительной опорой папского полновластия был доминиканский орден, – с ним Лиокур и пытается связать Жанну во что бы то ни стало. Но найти ему удалось одного-единственного доминиканца – Беньяра, у которого она исповедовалась в Орлеане, очевидно, в те немногие дни, когда оставалась там без своего постоянного духовника Пакереля. И конечно, не сама она выбрала своим последним духовником доминиканца Ладвеню – его к ней прислали перед казнью.