Двойная рокировка - Ной Чарни

Уикенден повесил трубку и посмотрел на свою правую руку, где застрял крошечный кусочек грифеля от карандаша, которым Фрэнк Шайб ткнул его в первом классе. Он так и остался под кожей. Гарри использовал его как фокусную точку, когда ему требовалось сосредоточиться.

На все ли вопросы он нашел ответы? Объясняя что-то другим, мы подстегиваем свое мышление, вымывая золотые крупицы из песка. Вероятно, это воры счистили с полотна жуткую супрематическую композицию. Но обнаруженное не привело их в восторг и они избавились от картины. А что, интересно, надеялись там найти?

Зазвонил телефон. Оторвавшись от своей карандашной раны, Гарри поднял трубку.

— Алло. О Господи, Ирма, ты меня отвлекла от мыслей. Что? Ну не знаю… Сколько? Ну ладно.

Гарри нащупал у себя в кармане пластиковую баночку, в которой перекатывались таблетки, и быстро вынул руку.

— Пинту обезжиренного молока и хлеб из цельных зерен… Но, Ирма, ты же не любишь солод… Вообще-то я сейчас занят. Чуть попозже… Часов в семь. Я тебя тоже.

Уикенден положил трубку. Так на чем он остановился? Ах да. Кто же тогда звонил ему? Ведь не вор же? Какой вору смысл наводить на картину полицию и давать ей лишний шанс на его поимку? Ни на холсте, ни на самой картине отпечатков пальцев не обнаружено. Если только это не отвлекающий маневр. Но зачем затевать подобную возню, после того как подлинного Караваджо уже нашли и возвратили на место? Тем более что об этом раструбили все газеты. Звонивший наверняка знал, что картину возвратят владельцу, этому Грейсону. Что все это значит?

Бизо и Легорже сидели на полу в квартире последнего, привалившись к старой кожаной кушетке. Пол вокруг них был уставлен судками с китайской едой и полупустыми винными бутылками. В окне, на фоне звездного неба, виднелся светящийся шпиль Дома инвалидов.

— Но я все-таки… — заговорил Бизо после нескольких минут молчания.

— Бизо, — погрозил ему пальцем Легорже. — Ведь Делакло подтвердила, что картина, которую мы нашли в галерее Салленава, — это то самое «Белое на белом», украденное у «Общества Малевича». Чего тебе еще нужно? Раз дело закрыто, значит, ты свою работу выполнил.

Бизо задумчиво посмотрел в темное окно.

— Мне все кажется, будто мы что-то упустили…

— Все, что надо, ты уже нашел, Жан. Мы шли по верному следу и в конце концов наткнулись на клад.

— Вот это меня и смущает. Мы как бы следовали по заранее установленному для нас маршруту. Это не дает мне покоя. Нас дергали за веревочки, как марионеток.

— Но мы же пришли к выводу, что им был важен принцип, а не картина, — возразил Легорже.

— Это еще один камешек у меня в ботинке. Предположим, им не нравится, как Малевич трактовал духовность. И они решили выразить протест. Но кому?

— Что значит «кому»? — спросил Легорже, поджигая палочку гвоздики, от которой полетели искры.

— Ведь об этом никто так и не узнал, — трагически произнес Бизо, попытавшись подняться, чтобы добавить драматизма своим словам. Однако сразу же передумал и остался сидеть на полу. — В прессе об этом не сообщалось, так что о краже знает только полиция и «Общество Малевича». А оно вряд ли даст ход делу.

— Но, Жан…

— Нас вели как детей, пока мы не пришли к нужному выводу, приняв его за собственное открытие, в то время как нам просто не давали уклониться в сторону.

Они помолчали.

— Еще креветок в бобовом соусе? — предложил Легорже. — Не хочешь? Тогда я их доем.

Легорже стал молча жевать. Друзья еще больше вдавились в кушетку.

— Я вот тут поразмыслил, — произнес Легорже.

— Плохой знак.

— И провел небольшое исследование. Относительно того квадрата на гравюре Дюрера, — пояснил Легорже, усаживаясь поудобнее. — Он называется магическим квадратом. Это математический термин для таблицы, заполненной числами таким образом, что их сумма в каждой строке, каждом столбце и на диагоналях оказывается одинаковой.

— Откуда ты все это знаешь? — с уважением спросил Бизо.

— Из Интернета.

— Хм.

— Этот конкретный квадрат называется гномоном, потому что в нем любые четыре соседних числа дают ту же сумму. Там имеется восемьдесят шесть комбинаций четырех чисел, в каждой из которых их сумма равняется тридцати четырем.

— Поразительно.

— Гравюра «Меланхолия» символизирует противоречие между рационалистическим восприятием мира, свойственным науке, и творческим воображением, характерным для искусства. Наука эпохи Просвещения уничтожила мистические элементы веры, и художник скорбит об этой потере.

— Ну ты даешь…

— Я тут ни при чем. Это цитата из Интернета.

— Но все равно здорово.

— Все три гравюры этой серии объединены общей темой противопоставления рационализма науки мистицизму религии и искусства. «Рыцарь, Дьявол и Смерть» иллюстрирует это противоречие с моральной точки зрения, в то время как «Святой Иероним в келье» трактует религиозный аспект проблемы. И все это можно найти в Интернете, куда способен попасть любой обладатель компьютера. Как говорил мой старый профессор, «наше спасение — в чтении». Но я его тогда не слушал.

— Все это очень интересно, но, как учил Шерлок Холмс, мы должны ставить себя на место тех, кого разыскиваем, и думать их категориями. Мне что-то не верится, будто эти разрушители так уж разбираются в истории искусства.

— Но, Жан, они ведь ничего не уничтожили…

— Да, но если они иконоборцы, значит, мы имеем дело с ханжами. Они даже не пытались понять, почему Малевич писал именно так. Я тоже этого не понимаю, однако не считаю, будто разница во мнениях дает право что-то уничтожать. А они решили выразить свой протест, поскольку эта картина противоречит их доктрине. Вынесли приговор, исходя из эстетических представлений, забывая о внутреннем содержании. Им казалось, что двух мнений здесь просто быть не может. И поэтому они заставили ее исчезнуть.

Бизо остановился, переводя дух.

— Не знаю, почему они выбрали именно «Меланхолию», чтобы навести нас на след. Вряд ли у них были какие-то особые причины.

— А тебе не кажется, что у Дюрера имелись особые причины для изображения магического квадрата с ключевым числом «тридцать четыре»? — спросил Легорже, задумчиво глядя в окно. — Я читал, что некоторые исследователи полагают, будто Дюрер создал «Меланхолию» в память о своей умершей матери и число «тридцать четыре» как-то с ней связано. Правда, не помню, как именно.

— Для думающих людей все обусловлено. И я считаю, что у Дюрера были веские основания создать эту гравюру. Но у преступников таких оснований не было. Они выбрали «Меланхолию», потому что там изображены цифры, которые они использовали как шифровку. Никаких философских проблем они не решали. Для них это просто головоломка, разгадка которой лежит на поверхности. Эти люди просто не в состоянии вникать в суть вещей.