Золотые времена - Александр Силецкий

* * *

Чехов, как куда придет, непременно выдавливал из себя по капле раба. Один раз так перестарался, что и умер молодым.

* * *

Раз Чехов идет по базару и вдруг слышит: «Ну ты, очки надел!..» «Это не очки, а пенсне», – мягко ответил Чехов и горько заплакал. Потому что всю свою жизнь мечтал иметь очки, чтоб с носу не спадали, да жена денег не давала. «Лучше дом в Ялте купи, чем глупостями заниматься», – объясняла. Чехов терпел-терпел – и купил. Но жена его, Книппер-Чехова, ехать в Ялту отказалась: больно от столицы далеко. И денег на очки не дала. Так в пенсне и помер. Исключительно культурная была семья.

* * *

Один раз Чехова спросили: «А чего это вы с женой детишками не обзаведетесь?» «Нет, – ответил Чехов, – совершенно невозможно. Их потом старый граф Толстой учить начнет. А переучивать – какой дурак возьмется? Вот и пусть-ка граф кусает локти, что я без детей». Он графа ненавидел. Вообще дворян не выносил. В быту был страшно нудный человек.

* * *

Пришел Чехов на премьеру своей пьесы, а в зале и на сцене – ни души. Вот так и просидел весь вечер, ничего не понимая. Только после объяснили, что театр давно уехал на гастроли.

* * *

Раз вышел Чехов прогуляться совершенно голый. «Ты что, спятил?!» – завопил городовой. «В человеке всё должно быть прекрасно», – возразил Чехов. И помер от чахотки. Очень чутко реагировал на всякую неправду.

* * *

У Чехова от рождения был маленький мохнатый хвостик. Чехов очень его стеснялся и потому всегда носил пенсне.

* * *

Чехов грамоту знал плохо. О нем говорили: «Юморист!..»

* * *

Очень любил Чехов маленьких детей. Иной раз соберет вокруг себя нищих да сироток, глядит на них, бедненьких, и плачет. А потом вытрет слезы да как крикнет: «Геть отседа, остолопы, вот я вас всех!..» И домой уйдет. Переживал, что нет своих. А то бы и своих – вот так…

* * *

Чехов, когда мылся, всегда громко пел. А Станиславский нарочно приходил под окна его дома и на всю улицу кричал: «Не верю!». Иной раз забудется и эдак-то – до вечера кричит…

* * *

Чехов писал исключительно быстро. А потом удивлялся: откуда что взялось? Раз Станиславский увидал и говорит: «Не верю!» Чехов плюнул и ушел. Невероятно интересно жил. И всё записывал, записывал – огромный реалист.

* * *

Раз приехал Чехов в МХТ, а там – пожар. В другой раз приехал, а там – наводнение. «Вот черт, – подумал Чехов, – вечно этот Станиславский со своей системой!»

* * *

Чехов никого на свете не боялся. Зная, что так не бывает, он составил длинный список, чтоб не ошибиться, если все-таки вдруг испугается.

* * *

Раз заходит Чехов в кабак – впечатлений поднабраться. Глядит – Пушкин! «Александр Сергеич, ожил?!» «Ну, ожил…» «А чего такой грустный?» «Больно много ты пишешь», – огрызнулся Пушкин и ушел.

* * *

Чехов всегда смеялся сквозь слезы. Жена его за это била.

* * *

Чехов ужасно любил ковырять в носу. Бывало, так заковыряется, что обо всем забудет. Раз на премьере своей пьесы эдак вот увлекся и не заметил, что на него из ложи глядит царь. Так весь спектакль царь на Чехова и просмотрел. Был потрясен невероятной правдой жизни. Пьесу, впрочем, не запомнил. Одно слово: душегуб.

Маяковский с детства любил Осю Брика. А когда узнал, что у того есть Лиля – полюбил вдвойне.

* * *

Маяковский никогда не бросал слов на ветер. Он их рифмовал.

* * *

Маяковский очень хотел понравиться царю. Для этого он надел желтую кофту и стал гулять перед Зимним дворцом. Царь поглядел в окно – и обомлел. Царица поглядела в окно – и тоже обомлела. И детки их обомлели, и все слуги. Только один человек прошел мимо и не обратил внимания. Это был Ленин. Он и потом не понимал стихов поэта.

* * *

Раз в месяц Маяковский мылся в бане. Помывшись, он надевал чистую одежду, а в грязной, вывернув ее наизнанку, начинал давить клопов. Потом написал об этом пьесы. Так их и назвал – «Клоп» да «Баня». Знал, чем порадовать вождей.

* * *

Маяковский как-то написал: «Я себя под Сталиным чищу». «Неужели, товарищ Маяковский, с меня на вас говно летит?» – лукаво прищурился лучший друг советских поэтов. Маяковский испугался и вместо Сталина везде вписал: «Ленин». «Я всегда верил в ваш талант, – хмыкнув в усы, с удовлетворением заметил вождь. – Думаю, следует добавить: Ленин и теперь живее всех живых. Поэтому чистки – в санитарных целях – обществу необходимы. Наш опрятный народ это правильно поймет».

* * *

Маяковский любил ходить на медицинский пляж и смотреть на голых дам. Потом шел к себе домой и писал поэму «Хорошо!». Долго писал.

* * *

Маяковский терпеть не мог Айседору Дункан. За что в душе себя всё время презирал.

* * *

Душа у Маяковского была ранимая и нежная. Поэтому он всем хамил.

* * *

Маяковский всегда писал лесенкой. Однажды его спросили: «Почему?» «На мавзолей похоже, – ответил поэт. – К вечному зовет». Вот так и нарывался на скандал!.. Вечность ему подавай!..

* * *

Маяковский любил мечтать. Бывало, встанет где-нибудь на людном перекрестке и нý давай громко рассуждать: «Вот если бы Политехнический снести… Или Дом на Лубянке… Или Кремль вместе с мавзолеем… А лучше – вообще всё к чертям снести. Ведь какая чистая получилась бы столица!»

* * *

Маяковский очень хотел зарифмовать «Войну и мир» Толстого. Даже стишок для пробы написал – «Война и мiр». И тут вдруг нате – увлекся Барковым. Но того нужно прозой перекладывать, а в прозе поэт был не силен. Уж так он горевал, так горевал, что выбил все зубы Осе Брику. Потом, правда, извинился. Отходчивый был.

* * *

Маяковский боялся, что Есенин застрелится, а Есенин боялся, что Маяковский повесится. Не угадали… А ещё говорят: поэты – как пророки!..

* * *

«Вот объясните мне, товарищ Маяковский, – сказал однажды Сталин, – почему так получается: креститель Руси – Владимир, вождь революции – Владимир, великий пролетарский поэт – Владимир, а лучший друг и учитель всего советского народа – Иосиф Виссарионович? Почему?» «Вас тоже когда-нибудь Владимиром назовут», – мрачно пошутил Маяковский. И – пошел стреляться.

Про Горького

Горькому приснилось, что он – буревестник. «Я теперь буревестник! – похвастал он как-то Леониду Андрееву. – Парю черт знает где!» «Так что ж, выходит, остальные все – на дне?» – обиделся Андреев. А Горький-то название возьми да слямзи. Больше хвастаться не приходил. Ужасно гордый становился, как сворует. И – бегом на Капри.