Петербург 2018. Дети закрытого города - Мария Чурсина

– Ваши имя, фамилия отчество.

С его стороны на столе лежала толстенькая папка на завязках, с номером, выведенным черными чернилами. Вета бездумно рассматривала цифры.

– Раскольникова Елизавета Николаевна.

– С какой целью вы приехали в закрытый город?

«Что с того? – думала она. – Вся моя жизнь уместится на паре страниц. На меня не станут собирать досье. Но он говорит со мной, как с серийной убийцей».

– Вы говорите со мной, как с серийной убийцей, – выдала она тускло. – И вообще, по какому праву меня сюда привезли?

Так говорили все преступники в книгах, которые читала Вета.

Военный остановился, уперся в стол кулаками, и, если бы Вета не смотрела мимо, его глаза прожгли бы в ней дыры.

– Я спрашиваю, с какой целью вы приехали в город?

Вета отвернулась.

– Меня пригласили работать учителем в школе.

От серых стен на душе сделалось еще пасмурнее. На набережной палило белое солнце, но оно не грело. Вета не ощутила тогда его тепла на замерзших ладонях.

– Вы до сих пор работаете учителем?

– Нет, меня выгнали. – Она не задумалась даже ни на секунду. Вета давно жила ощущением, что в школу она больше не вернется, даже если загнется от тоски.

– Почему?

Вета отлепила пересохший язык от неба.

– Потому что я не нашла общий язык с детьми. Они вечно срывали уроки.

Эти отговорки даже самой Вете показались гнилыми насквозь, но она не знала, что ответить, правда, не знала. Однако военный проглотил ее ложь. Может быть, он не слушал вообще, и ему было важно, только чтобы она отвечала четко и по теме разговора.

– Вы видели город?

– Да. – И вот тут голос дрогнул. Вета не знала, стоило ли говорить правду или лучше прикинуться сумасшедшей? Ничего не знает, ничего не говорила.

– Как он выглядел?

Серые стены. Она не выбралась бы отсюда, даже если руку ей подало бы само пугало. На набережной облизывала берег темная вода Совы. По радио говорили, что где-то разрушилась набережная – испытали какое-то сверхновое оружие. Не здесь ли? Парапеты погнулись словно от удара огромным кулаком.

– Как человек, только без рук и ног. Пустая одежда, – попробовала объяснить Вета, разлепляя высохшие губы. Как она собиралась рассказывать восьмиклассникам про синтез белков, если не могла даже описать пресловутого монстра? – Можно мне воды?

– Отвечайте на мои вопросы, – отрезал следователь. У него бы восьмиклассники не распустились. – Что он вам сказал?

Ее даже не удивило, что за городом признали способность говорить. И как это произнесли. Именно что говорить. Не сипеть ржавыми трубами, не гудеть, как ветер. Говорить.

– Ничего. – Вета подняла голову и улыбнулась. – Постоянно что-то гудело, но он не разговаривал.

Следователь остановился. Губы, тонкие и белесые в свете голой лампы, поджались.

– Вы до сих пор говорили правду. Мне не хотелось бы… ссориться. И добиваться правды другими способами. Так что он вам сказал?

Оказалось, что ее очень легко сломать. Заболели глаза. Вета закрыла лицо ладонями.

– Он хотел, чтобы я пошла с ним.

– Значит, он говорил просто «пойдем»? Может быть, что-то еще? – Он все знал и без нее, ничему не удивлялся и, наверное, просто выполнял какие-то свои протоколы. Чистая формальность.

– Что-то вроде «останься» и еще «любить», я уже не помню точно.

Следователь оперся рукой на край стола – устал, наверное, – и Вета смотрела на его криво обломанные ногти. Она грела руки дыханием.

Он сел, нацарапал что-то плохо пишущей ручкой на чистом листе. Ей было все равно, что. Она не вытягивала шею, не ерзала, пытаясь рассмотреть.

– Все, – удовлетворенно кивнул он. – Уведите.

– Не помню того момента, в который вдруг стала государственным преступником. И это, наверное, самое паршивое, – сказала Вета ему в лицо, когда открывали тяжелые замки на двери. Следователь посмотрел на нее пустым взглядом – как Роберт – и вернулся к бумагам.

Она вслушивалась в голос города и теперь не разбирала ни слова.

«Может быть, – думала Вета. – Он никогда ничего не говорил, а мне просто почудилось. Больное воображение. Нервы».

Солнце заваливалось за Сову, мазало волны красной краской.

«Да ну, – думала Вета. – Следователь же заявил, что город говорит. Значит, не одной мне так казалось».

Она давно устала биться в истерике, колотить кулаками по серой стене и ломать ногти о единственную защелку на раме окна. Она давно расколотила чашку, которую ей оставили. Белые осколки валялись теперь повсюду, блестели в солнечном свете. Вета давно сидела в углу, побросав туфли в соседний, и смотрела на серо-красную Сову.

Она только сейчас поняла, почему закрыли город. И все, что Антон рассказывал про новых людей, показалось сущей ерундой.

– Ты бы меня все равно не выпустил, да? – сказала она, щурясь от яркого света. Там, где река сливалась с горизонтом, полыхал белый шар солнца. Вета моргнула и отвернулась, чтобы дать отдых уставшим глазам.

Она поняла, что всю осень боялась совсем не того. Она боялась, что окончательно тронется умом от свинского поведения восьмиклассников, потом боялась, что ее не отпустят обратно. Еще позже она боялась, что умрет кто-нибудь из детей, и Лилия встанет в дверях ее кабинета ангелом презрения с шалью на плечах.

А в это время настоящий страх стоял за ее спиной, дышал в шею запахами воды и листьев и ни разу не спустил с нее птичьих глаз. Вета повозила босой ступней в чулке по паркетному полу комнаты, растолкала осколки в разные стороны, вычистив площадку перед собой. Вытянула онемевшие ноги.

И призналась себе в том, что ее ничего не держит. Нет, не самопожертвование. Это скорее было пустое и эгоистичное желание избавиться ото всех проблем. Самоубийство никогда не прельщало Вету, потому что она смотрела на подобные случаи глазами биолога. Гадко лишать себя жизни, бессмысленно и бесцельно. Но она знала, что, если город еще раз придет к ней, она ему не откажет.

Ей нечем здесь жить, и ей некуда возвращаться.

Некстати вспомнилась черепаха из живого уголка. Она была такой жуткой в своем упорстве, царапала стенку аквариума, тянулась и снова плюхалась в воду. Черепаху можно было пожалеть, ее упорству можно было позавидовать. Вот только у Веты возникало совсем другое чувство, о котором она так и не сказала Миру.

– Дура, ну выберешься ты из аквариума, и что дальше? Подохнешь с голоду или от недостатка влажности или тебя придавит тем булыжником с крышки аквариума. Или полезешь обратно в аквариум, в теплую мутную водичку и умрешь там, раненая осколками мечты. Дура.

«Дура, – сказала себе Вета. – Куда ты-то лезла из своего аквариума? Сидела бы себе в иле и тине под крылышком Ми, терпела бы болтовню Илоны, морщилась бы, кривилась, скучала на заднем сиденье автобуса, слушая в наушниках тишину. Цапалась бы с Андреем по пятницам. Но жила бы, жила!»