Запоздалый приговор - Фридрих Незнанский

— Выпить что-нибудь есть? — спросил Гордеев ровным голосом.

— У тебя вода еще не кончилась.

— Я говорю, выпить найдется что-нибудь?

— Юрка, ты чего? — забеспокоился Турецкий.

— Саня, мы идиоты!

— Только обобщать не надо, пожалуйста. Если ты тут что-то разглядел, то скажи мне спасибо, поскольку пока ты загорал…

— Саня, эта Римма Хаузер перебила клиентов у «Интертура», понимаешь?!

— Откуда ты знаешь?

— Я их видел, этих клиентов, они мне говорили, что предпочли «Интертуру» швейцарскую фирму.

— Ну так что же? Мало ли швейцарских фирм…

— Нет, ты не понимаешь, теперь же все сходится. Я чувствовал, что во всей этой истории не хватает действующих лиц. И вот они вышли на сцену. Точнее, спектакль уже закончился, и это мы заглянули к ним в гримерку…

Турецкий скривился:

— Я тебя умоляю, говори по-русски, ладно?

— Девушка с фотографии и Римма Хаузер-Кравцова — с большой долей вероятности одно и то же лицо, верно?

— Не с какой-то там долей, а и есть одно и то же лицо. Пока кое-кто загорал и купался, я проверил, кто там жил в Конаково под таким именем. Вот смотри. — Турецкий выложил несколько школьных фотографий.

Это несомненно была та же самая девушка.

— Мать ее действительно там живет, — прокомментировал Турецкий. — Раиса Петровна. Мужа похоронила несколько лет назад, живет одна. Во дворе старая овчарка.

— Ты что, туда спутник посылал?

— Примерно. Пока ты купался.

— Да не купался я, — угрюмо сказал Гордеев. — Там холодное течение пришло.

— Ну, хотя бы так, — Турецкому полегчало. — Бог есть.

— Саня, вот что, надо позвонить ее маме. Что-то наплести. Узнать, кто у ее дочери тут есть в Москве. Дело в том, что в «Интертур» она же приезжала не с мужем, понимаешь? Ее сопровождал мужчина с рыжей бородкой, явно славянского типа. Молодой, лет тридцати. И улетала Хаузер-Кравцова опять-таки одна. Хотя, вероятно, Реутов пытался ее проводить.

— Хм… — Турецкий задумался, изучая потолок.

Гордеев не мешал, понимая, что мастер обдумывает маневр.

Через две минуты Александр Борисович набрал номер матери Риммы Хаузер-Кравцовой и сказал с малопонятным акцентом, дикой смесью эстонского и грузинского.

— Слюшай, Раис Петрович, здравствуй, дорогай-яя! Меня Рим-ммма просиль передайт ее другу в посылька, а я адрес потеряль, такой растяп, да?! Что делать бюдем?! Со стыда сгорать срочна-аа!!!

— Ой, батюшки, — запричитала женщина. — Ну что же делать, правда, а? Ну привозите ко мне, что ли!

— Нэт, — строго сказал Турецкий. — Я мочь доставляйль только в Москва-город-сити-таун. Зарубайт нос!

Через полминуты он протягивал Гордееву адрес «лучшей подруги Риммы еще со школьных времен, на которую можно положиться»:

— Учись, студент.

— Боюсь, это нереально, — вздохнул Гордеев. — Тебя бы и жена родная сейчас не узнала.

— Правда? — заинтересовался Турецкий. — А что, это мысль: надо отвалить куда-нибудь на вечерок — звоню Ирке и… — Он немного поразмышлял. — Нет, боюсь, волноваться буду, она все равно просечет.

Гордеев зашел в кирпичное сооружение под названием «Шашлычная» — неподалеку от Рижского вокзала. Какая-то женщина давала официанткам нагоняй за грязные столы, хотя, на взгляд Гордеева, все сверкало чистотой.

— Где я могу видеть Светлану Губину-Гусейнову? — громко поинтересовался он.

— А вы кто?

Вместо ответа он протянул свою визитную карточку, сообразив, что это она и есть.

Светлана внимательно ее изучила, потом окинула ладную фигуру адвоката всеохватывающим взглядом, и в глазах у нее зажглись веселые искорки.

— Как интересно, — пропела она. — Никогда не встречала живых адвокатов!

— Неужели вам только жареные попадались? — в тон ей ответил Гордеев. — Вы их как подаете, с луком? Я люблю ялтинский, знаете, такой красный, сладкий. Правда, в последнее время он испортился, стал такой же, как все, какая досада, вы не находите?

Она присела за дальний столик и поманила его пальцем. Официантки делали вид, что их это не касается, но на самом деле пялились во все глаза, пока Светлана их не шуганула.

Разговорились они буквально через несколько минут. Гордееву сразу же показалось, что он давно знает эту свойскую, еще молодую и красивую женщину. Но главное, конечно, было не это, а то, что лучшая подруга Риммы Хаузер-Кравцовой рассказывала про нее откровенно и с удовольствием. Видно было, как она любит ее и как гордится ее успехами. И как тоскует по ней. Она знала всю историю перемещения Риммы из Конаково в Москву, а отсюда в Швейцарию и рассказала ее Гордееву подробно и со вкусом. Рассказала, между прочим, и как в день своей гибели Реутов, как-то узнавший, что Римма в Москве, принесся к ней сюда, в «Шашлычную», а потом полетел в аэропорт…

— Прямо сериал можно снимать, — оценил адвокат. — Знаете, похоже, он ее все-таки любил.

Светлана презрительно махнула рукой.

— Тоже мне — любил. Любил бы — не бросил. Себя он только любил, это же яснее ясного. Вот Шопик был в нее влюблен, это — да, — с легкой грустью сказала Светлана.

— Шопик — это кто?

— Юрка Шаповалов, наш однокашник, из Конаково. Да только Римка его к себе не подпускала. Она вообще недотрога была. Пока этого спортсмена не встретила. Ну и дура, я ей всегда говорила. Только, наверно, неубедительно.

— Так что же Шопик? — напомнил Гордеев.

— А что Шопик? Шопик — это чистое золото, а не человек. Он из армии в отпуск пришел всего-то на несколько дней и сразу в Москву мотанул, хотел ее увидеть. Жить тогда без нее не мог. В «Шашлычную» приехал, хорошо, что на меня напоролся, а то бы еще натворил дел. Я его буквально силой заставила уехать!

Мне тогда казалось, что все у нашей Римки уже тип-топ. — Светлана вздохнула. — Кто же знал, как оно получится? Потом я жалела, конечно. Не надо было вмешиваться. Пусть бы он ее нашел. Может, это и была ее настоящая судьба, кто знает? Я вообще только недавно поняла. Никогда не надо вмешиваться.

— Вы мудрая женщина, — заметил Гордеев.

— Фу, — сказала Светлана. — Мудрая… мудрая только черепаха. Вы так сказали, будто мне сто лет.

— А сколько вам?

— Ну, вы наглец, — притворно возмутилась она. — А вам что за дело?

— Так, любопытно просто, — улыбнулся он.

— Все равно не скажу.

— Ладно. Так что же Виктор? Он вам не понравился тогда, девять, или сколько там, лет назад?

— Напротив. Слишком уж был хорош.