Нёкк - Нейтан Хилл

Доктора заверили, что Фэй ничем не больна.

– С медицинской точки зрения она совершенно здорова, – тут же пояснили они.

Ее заставили подышать в коричневый бумажный пакет и поставили диагноз “хронический невроз”. Отец смотрел на Фэй с обидой и недоумением.

– Зачем ты это сделала? – спросил он. – На глазах у всего города!

От этих слов Фэй снова разнервничалась: к отцовской досаде на ее паническую атаку прибавился страх еще раз упасть при нем в обморок.

Потом панические атаки стали приключаться с ней и в тех случаях, когда отец был ни при чем, буквально на ровном месте. Например, во время обычного спокойного разговора ей вдруг ни с того ни с сего приходила пагубная мысль: “Что если я провалюсь?”

И легкомысленная чушь, которую только что несла Фэй, вдруг разрасталась до масштабов катастрофы: что если она выглядит полной дурой, бесчувственной, тупой занудой? Разговор превращался в жуткий экзамен, срезаться на котором проще простого. Ее охватывало отчаяние, к которому добавлялись все симптомы реакции организма на стресс: у Фэй начинала болела голова, ее знобило, бросало в жар и пот, она часто дышала, волосы вставали дыбом, – и от этого ей становилось только хуже, потому что страшнее панической атаки может быть лишь одно – если кто-то эту паническую атаку увидит.

Паническая атака накрывала Фэй, когда она терпела неудачу или чувствовала, что вот-вот опозорится при всех. Не всегда, конечно, но время от времени точно. Достаточно часто, чтобы Фэй выработала защитную реакцию: она стала человеком, который никогда не ошибается.

У которого все и всегда получается.

Все просто: чем сильнее Фэй боялась, тем идеальнее казалась. Ее невозможно было критиковать: она была безупречна. Фэй со всеми ладила, поскольку вела себя в точности так, как от нее хотели. Все контрольные писала на отлично. Выигрывала все награды за учебу, которые только были в школе. Если учитель задавал прочесть главу из книги, Фэй шла дальше и читала всю книгу. А потом все книги этого писателя, которые находились в городской библиотеке. Не было такого предмета, по которому она не преуспевала. Она была примерной ученицей, примерной гражданкой, ходила в церковь, занималась благотворительностью. Все твердили, что у нее есть голова на плечах. Она легко располагала к себе людей, всем нравилась, была прекрасным собеседником, умела слушать, никогда не критиковала и не спрашивала лишнего. Она всегда улыбалась, кивала и со всем соглашалась. Невозможно было ее не любить, до того она была славная: уступчивая, послушная, скромная, покладистая, уживчивая. Ее личина не имела острых граней, которые могли ранить. Все считали Фэй очень милой. Учителя ценили успехи и таланты Фэй, которая на уроках тихонько сидела в конце класса. На совещаниях они в один голос ее хвалили, отдельно отмечая поведение и прилежание.

Фэй знала, что все это лишь игра. Что она притворяется, а на деле – самая обычная девушка. Дело не в том, что она способнее прочих: она просто-напросто больше старается, думала Фэй, и стоит ей всего лишь раз ошибиться, как весь мир увидит ее истинное лицо. Поэтому она никогда не ошибалась. Ей казалось, что пропасть между подлинной Фэй и притворной Фэй ширилась с каждым днем: так корабль отходит от причала, и дом медленно скрывается из виду.

Разумеется, за это приходилось платить.

У всех событий есть обратная сторона: тот, кто никогда ни в чем не ошибается, никогда не пробует того, в чем может ошибиться. Никогда не рискует. Тем, у кого все получается, чаще всего недостает храбрости. Так Фэй бросила музыку. О занятиях спортом не могло быть и речи. И, разумеется, никаких театральных кружков. Она отказывалась почти от всех приглашений на вечеринки, встречи, сборища, пикники у реки, ночные посиделки с пивом у костра на чьем-нибудь заднем дворе. Поэтому близких друзей у нее, считай, и не было.

Поступление в университет стало первой на ее памяти авантюрой. Потом был откровенный танец на выпускном. Потом она приставала к Генри на детской площадке. Она рисковала. И была за это наказана. Горожане обиделись на нее, Генри ее пристыдил – вот расплата за дерзость.

Но что изменилось? Что вселило в нее смелость? Строчка из стихотворения Гинзберга о подсолнухах, которая была написана как будто про нее, пощечина, приведшая Фэй в сознание. Именно так себя и чувствовала Фэй, даже когда сама еще этого не сознавала: “Бедный мертвый цветок! Когда позабыл ты, что ты цветок?”

Когда она позабыла, что способна на дерзкие поступки? Когда она позабыла, что дерзость кипит в ней ключом? Она переворачивает книгу и снова смотрит на фото поэта на задней обложке. Молодой краснощекий щеголь с чуть взъерошенными короткими волосами, чисто выбритый, в мешковатой белой рубашке, заправленной в брюки, и круглых очках в черепаховой оправе, как у Фэй. Поэт стоит на какой-то нью-йоркской крыше: позади него антенны, а за ними маячат в дымке небоскребы.

Едва Фэй узнала, что в будущем году Гинзберг прочитает в университете курс лекций, как тут же подала документы.

Она прислоняется к кирпичной стене. Как она поведет себя в его присутствии, как будет общаться с таким талантливым человеком? Фэй боится, что разнервничается у него на занятии. Что ее прямо на лекции настигнет паническая атака. И она, точно цветок в стихотворении, превратится в “несвятую побитую вещь”.

Но вот оркестр возвращается.

Музыканты собираются, Фэй слышит, как они разыгрываются. Она слушает какофонию. Чувствует ее спиной сквозь стену. Поворачивает голову, чтобы прижаться щекой к теплым кирпичам, и замечает в дальнем конце здания какое-то движение. Кто-то только что повернул за угол. Какая-то девушка. Голубой хлопковый свитер, затейливая укладка. Фэй видит, что это Маргарет Швингл. Та лезет в сумочку, достает сигарету, прикуривает и с тихим вздохом выпускает струйку дыма. Она еще не заметила Фэй, но вот-вот непременно заметит, а Фэй не хочет, чтобы ее застали с этой книжкой. Она медленно, чтобы не задеть окружающие кусты, прячет сборник Гинзберга в сумку, а вместо него достает первый попавшийся под руку учебник: это оказывается “Становление американской нации”, пособие по истории. На одноцветной бирюзовой обложке – бронзовый бюст Томаса Джефферсона, так что, когда Маргарет наконец ее замечает, подходит и спрашивает: “Что делаешь?”, Фэй отвечает: “Уроки учу”.

– А…

Маргарет ничуть не удивляется: все знают, что Фэй трудолюбивая, прилежная ученица, вдобавок с мозгами, вот ей и назначили стипендию. А Фэй не приходится объяснять, чем она занимается на самом деле (читает сомнительные стихи и вспоминает, как играла на гобое).

– А по какому?

– По истории.

– Фу, скука.

– И правда, – соглашается Фэй, хотя на самом деле история ей нравится.

– Тут вообще скучно, – не унимается Маргарет. – В школе скучно.

– До ужаса, – поддакивает Фэй, опасаясь, что Маргарет ей не поверит. Потому что Фэй любит школу. Точнее, ей нравится быть отличницей.

– Жду не дождусь, когда уже ее закончу, – продолжает Маргарет. – Так надоело все.