С небес на землю - Татьяна Устинова

Алекс сел так резко, как давеча в постели, и на каменный пол выплеснулось немного душистой и плотной пены, похожей на пирожное безе.

— Это шампанское, — зачем-то объяснила Маня Поливанова и пристроила серебряный поднос на край немыслимой ванны. — Для тебя. Черт с ней, с пресс-конференцией, но роман-то ты написал! И вот говорю тебе как читатель — это превосходный роман! Ничего лучшего я не читала давно, клянусь тебе!..

— Ты не можешь судить, — пробормотал он, не в силах оторвать взгляд от подноса. Никто и никогда не приносил ему шампанское в ванную! — Ты необъективна.

— Конечно, я могу судить! — И легкомысленная Маня махнула рукой. — Говорю тебе и как читатель, и как писатель, роман превосходный. И давай мы за это выпьем. За твой роман. За твой талант. За то, что ты лучше всех.

— Я не лучше! — заорал Алекс. Нужно же было как-то защищаться. — Тебе так кажется, потому что ты в меня влюблена!!!

— Ну, если б ты был идиотом и бездарью, — сказала Маня совершенно хладнокровно, — я бы в тебя не влюбилась. Это уж точно.

— То есть ты влюблена в автора «Запаха вечности» и «Очень странной истории», а не в меня?

Она сосредоточенно разливала ледяное вино в высокие юбилейные бокалы. Оно пенилось и переваливало через край, как безе из ванны.

— А что, — осведомилась она, разлив, — этот автор, в которого я влюблена, не ты?..

Алекс не нашелся что ответить.

Как раз потому, что автором был именно он.

— За тебя! — провозгласила Маня, подняв бокал. — За то, что ты лучший. За то, что с тобой так интересно. За талант, если на самом деле имеет смысл за него пить.

И они выпили залпом — Маня, сидящая на бортике, и Алекс в ванне.

— Я все равно не поеду, — сказал он, выдохнув. — И не уговаривай меня.

— Не буду я тебя уговаривать. Не езди.

Она налила еще по бокалу, чокнулась с ним, провозгласила:

— Ну, будем здоровы!.. — и стала сосредоточенно стаскивать майку, на которой белыми, слегка вытертыми буквами было написано «Divided we’ll stand».

Алекс эту майку обожал.

— Что ты делаешь? — глупо спросил он, когда она принялась за джинсы. Как будто непонятно, что она делает!

Царственным жестом голая Маня Поливанова протянула ему руку. Он сжал ее своей, горячей, мокрой и скользкой, и смотрел, не отрываясь.

Зрелище того стоило.

Маня переступила через высокий борт, величественно опустила себя в воду — пена беззвучно поднялась горой и закрыла от него все самое интересное.

Он облизнул внезапно пересохшие губы, и Маня, устроившаяся у него на коленях, потянулась за бокалом и подала ему.

Он принял бокал, не отводя от нее глаз.

— За тебя, — очень серьезно сказала она. — За то, что ты написал превосходную книгу. И мне ли не знать, как трудно она тебе далась!

— Легко, — выговорил он с усилием. — Я так давно ничего не писал, что писалось легко. Кроме того, мне было о чем рассказать.

— Ну да, — то ли согласилась, то ли не согласилась Маня. — Легко, конечно.

Она допила, перегнулась через край, поставила бокал на залитый пеной каменный пол и, вытянувшись, легла на Алекса. Прямо перед его носом оказались ее пунцовые щеки и близорукие восторженные глазищи, а под руками скользкие бока и груди, прижимавшиеся к нему, а где-то там дальше длинные ноги, которыми она время от времени взбрыкивала, как жеребенок.

Или как дельфиненок, раз уж они в воде?.. Или как русалка?.. Или у русалок хвосты, а не ноги?..

Он ничего не соображал. Совсем.

В голове шумело то ли от «Вдовы Клико», любимого напитка Пушкина Александра Сергеевича и его нянюшки Арины Родионовны, то ли от горячей воды.

Или от любви?..

Ладонями он с силой провел по Мане сверху вниз, куда только смог достать, и определил совершенно точно, что никакого хвоста нет, а есть гладкое и сильное женское тело, разгоряченное и ждущее — его.

Только его одного.

Маня потянулась повыше, кожа скользила по коже, и это было так остро, что он замычал тихонько — от отчаяния, от возбуждения, — и серьезно поцеловала его в губы. Потом сделала сильное движение, выпрямилась, закинула за голову руки, и он понял, что это — подарок.

Маня подарила ему себя этим утром.

Когда все закончилось, она упала на него, и растеклась по нему, и пристроила голову на грудь, хотя это было очень неудобно — вода немедленно попала ей в нос, она зафыркала, захрюкала и села, рассматривая его, как ему показалось, с изумлением.

Это изумление почему-то привело его в восторг, он взял ее за уши, притянул к себе и сказал то, что хотел сказать, — по-французски.

— Я ничего не поняла, — сообщила Маня, когда он замолчал. — Но это было красиво.

Они еще полежали, обнявшись, в почти пустой ванне, из которой только что расплескали всю воду, а потом она вдруг завопила, что он сейчас опоздает и все пропало!..

Тут они заспешили так, как будто на них надвигалось цунами и непременно нужно успеть забраться на самый высокий холм, и волна поднимается на горизонте, и неба уже нет, и непонятно, куда бежать, и в какой он стороне, этот самый высокий холм!

— Где мой портфель?

— На вешалке.

— А паспорт?

— Зачем тебе паспорт?.. Сначала рубашку надень, а потом пиджак! Не наоборот!

— Где мой паспорт?

— В портфеле.

— А портфель?..

— На вешалке. Снимай, ты надел ее наизнанку.

— Да какая, к черту, разница!..

Он еще некоторое время метался по квартире, совершенно бессмысленно, а Маня бегала за ним с феном, уверяя, что он непременно простудится, если пойдет с мокрой головой, а он орал, что и так ужасно опаздывает, а Маня, не выпуская фена из рук, возражала, что без него все равно не начнут, и в конце концов она все-таки загнала его на первый попавшийся стул и стала сушить ему голову, а он уворачивался и вырывался — если бы не вырывался и не уворачивался, она бы высушила его в два раза быстрее!..

И тут в дверь позвонили.

Маня выключила фен, сразу стало сокрушительно тихо, и они посмотрели друг другу в глаза — как перед боем.

— Ну что? — спросила она, помолчав. — Откроем или спрячемся?..

Он посидел еще секунду, осознавая, что время вышло и отступать некуда, а потом решительно поднялся.

Позвонили еще раз.

— Да, — сказал он сам себе. — Я слышу.

И пошел открывать.

Маня проводила его взглядом.

— А я за вами, — громко заговорили из прихожей. — Только нам поторапливаться надо, там опять борьба с пробками, и набережные все стоят, и Садовое, а нам бы как раз по набережной проскочить…