Уплыть за закат. Жизнь и любови Морин Джонсон. Мемуары одной беспутной леди - Роберт Хайнлайн

Временная линия Три, код «Нил Армстронг», – родной мир моей брачной сестры Хейзел Стоун (Гвен Кэмпбелл) и нашего общего мужа Джубала Харшоу. Непривлекательный мир, в котором Венера непригодна для обитания, Марс – холодная, почти лишенная воздуха пустыня, а Земля будто сошла с ума, вовлеченная Соединенными Штатами в самоубийственную, подобную переселению леммингов гонку.

Я не люблю заниматься временной линией Три – очень уж она страшная. И в то же время она меня завораживает. Американские историки называют вторую половину двадцатого века Безумные годы – и есть отчего! Обратимся к фактам:

а) самая крупная, самая долгая, самая кровавая война в истории Соединенных Штатов, которую специально мобилизованные для этого войска вели с неизвестной целью, без намерения победить, – и которая кончилась тем, что войска просто ушли, бросив тот народ, за который якобы сражались;

б) еще одна война, которая никогда не объявлялась, которая так и не завершилась – этакое вооруженное перемирие, затянувшееся на сорок лет, во время которых Соединенные Штаты восстановили дипломатические и торговые отношения с тем самым правительством, против которого ранее начали необъявленные военные действия;

в) убийство президента, убийство кандидата в президенты, покушение на президента, совершенное известным психопатом, которому тем не менее позволили гулять на свободе, – президент серьезно ранен, убийство крупного негритянского лидера и несметное количество других покушений – неудачных, частично удавшихся и удавшихся полностью;

г) бессмысленные убийства на улицах, в парках и в общественном транспорте, законопослушные граждане, особенно пожилые, стараются не выходить из дома после наступления темноты;

д) школьные учителя и университетские профессора, внушающие ученикам, что патриотизм – устаревшее понятие, брак – устаревшее понятие, грех – устаревшее понятие, вежливость – устаревшее понятие и сами Соединенные Штаты – тоже устаревшее понятие;

е) школьные учителя, не умеющие ни говорить, ни писать грамотно, не умеющие считать;

ж) ведущий сельскохозяйственный штат, наживающийся с помощью подпольной фабрики по производству запрещенного наркотика;

з) кокаин и героин называют «расслабухой», кражу «приватизацией», бандитский вандализм «раздолбоном», взлом «откупоркой», избиение «разборкой», а реакция на все эти преступления такова: мальчишки есть мальчишки, надо их поругать – авось исправятся, нечего портить им жизнь, обращаясь с ними как с уголовниками;

и) миллионы женщин приходят к выводу, что им выгоднее рожать внебрачных детей, чем выходить замуж или работать.

Я не могу разобраться во временной линии Три, код «Нил Армстронг», так что послушаем лучше Джубала Харшоу, который в ней жил.

«Мама Морин, – сказал он мне, – Америка моей временной линии наглядно демонстрирует, что может произойти с демократией, что в конечном итоге произошло со всеми истинными демократиями во всех ответвлениях истории. Истинная «поголовная» демократия, где каждый взрослый имеет право голоса и все голоса имеют один вес, не имеет внутренней обратной связи, необходимой для самокоррекции. Она целиком и полностью зависит от мудрости и сдержанности граждан… которым противостоит глупость и отсутствие самоограничений других граждан. Демократия предполагает, что каждый свободный гражданин отдает свой голос на благо общества, во имя общей безопасности и благосостояния. На деле же упомянутый гражданин голосует за свои интересы, как он их понимает, а большинство понимает их как „хлеба и зрелищ“.

„Хлеба и зрелищ“ – это раковая опухоль демократии, ее неизлечимая болезнь. Поначалу демократический режим работает превосходно. Но как только государство дает право голоса всем поголовно, будь то производитель или паразит, – это знаменует начало конца данного государства. Ибо как только плебс поймет, что можно сколько угодно голосовать за „хлеб и зрелища“, и полезные члены общества не в силах будут его остановить, – он будет голосовать за „хлеб и зрелища“, пока не обескровит государства до смерти или пока оно, обессиленное, не уступит захватчикам и варвары не войдут в Рим. – Джубал грустно пожал плечами. – Мой мир был прекрасен, пока им не завладели паразиты».

Джубал Харшоу указал мне на еще один симптом, неизменно предшествующий, по его словам, крушению культуры: исчезновение хороших манер, обычной вежливости, уважения к правам других людей.

«Философы от Конфуция до наших дней не уставали это повторять. Но первые признаки этого рокового симптома разглядеть нелегко. Ну что такого, если упускается вежливое обращение к человеку? Или если младший самовольно называет старшего просто по имени? Подобным послаблениям в этикете не всегда придают значение. Но существует один безошибочный признак упадка хороших манер – это грязные общественные туалеты.

В здоровом обществе общественные комнаты отдыха, туалеты, умывальные так чисты, опрятны и так хорошо пахнут, как ванная в приличном частном доме. В больном же обществе…» – Джубал с отвращением замолчал.

Ему не было нужды продолжать: я видела, как это произошло на моей собственной временной линии. В первой половине девятнадцатого века до самого начала сороковых годов люди всех слоев общества были обычно вежливы друг с другом, и само собой разумелось, что, пользуясь общественным туалетом, человек старался оставить его после себя таким же чистым, каким тот был до него. Насколько я помню, опрятность в общественных туалетах, а с ней и хорошие манеры, пошла на убыль во время Второй мировой войны. В шестидесятые и семидесятые годы грубость всякого рода стала делом обычным, а в общественные туалеты я старалась по возможности не заходить.

Оскорбительная речь, плохие манеры и грязные туалеты – все это явления одного порядка.

Америка моей собственной временной линии тоже страдала от рака, именуемого «хлеба и зрелищ», но нашла более быстрый путь к самоубийству. Хвастаться нам нечем – на временной линии Два народ Соединенных Штатов сам проголосовал за религиозную диктатуру[115].

Это случилось после 1982 года, так что меня, к большой моей радости, при этом не было. Когда мне стукнуло сто лет, Неемия Скаддер был еще малышом.

В американской культуре всегда присутствовал потенциал религиозной истерии, – я это знала, поскольку отец сызмальства тыкал меня в это носом. Отец говорил, что свобода вероисповедания в Штатах гарантирует только одно: не Первая поправка и не терпимость, а обилие соперничающих, нетерпимых друг к другу сект, каждая из которых есть хранительница «Истинной Веры», но не обладает большинством и посему не может навязать свою «Единственную Истинную Веру» приверженцам прочих «Истинных Вер».

(Разумеется, при этом всегда был открыт сезон охоты на иудеев, иногда – на католиков и постоянно – на мормонов, мусульман, буддистов и прочих язычников. Первая поправка была принята вовсе не для того, чтобы поощрять подобное кощунство. О нет!)