Лис - Михаил Ефимович Нисенбаум

следы, избавлялся то ли от неосторожных заявлений, то ли от непроверенных обвинений, то ли пытался скрыть свое присутствие. Что ж, без гнильцы мы станем только крепче. Большинство осталось в строю. Недели две новых тем не появлялась, но потом настороженность подзабылась. Первая же новая тема оказалась посвящена деканату, более того, самой Ошеевой. Какой-то Фонвизинг бойко сообщал, мол, Елена Викторовна в часы приема студентов назначает встречи клиентам собственной юридической фирмы. Автор рисовал явление толстяка в кепке, который заперся в кабинете с Ошеевой на сорок минут, из-за чего часть ожидавших учеников разбрелась не солоно хлебавши. Среди хлынувших зевак нашлись такие, кто готов подтвердить и украсить рассказ.

Сольцеву закралась было мыслишка: а не стереть ли к чертовой матери эту запись? Но если человек описал действительную историю, как ее подвергнуть цензуре? По той же логике нужно уничтожить и сайт целиком. Василий представил лицо Ошеевой, читающей ехидные комментарии в свой адрес. Криво ухмыльнулся и оставил как есть.

И весна потекла дальше – словно не случалось того вызова в деканат. Только покоя все равно не было, весной ведь и не должно быть покоя. Ночами он почти не спал. Дышал в форточку влажный холод, каждый редкий звук казался то ли уколом, то ли ударом. В соседней комнате спала мать, но от этого он чувствовал себя еще более одиноким. Нет Рады, нет радости. Правда – та, которая прежде вызывала азарт и кураж, теперь была единственной дорогой, по которой можно идти без любви.

Веселая паника зачетной недели. У бессонницы объявилось законное оправдание. Мать говорила на ночь, отправляясь к себе:

– До утра не сиди. Глаза сломаешь, не починишь.

И прежде худой, Сольцев теперь иссох, точно каппадокийский столпник. Сжав зубы, ходил на экзамены, сдавал их на отлично, равнодушно глядя сквозь преподавателя, шел слоняться по Москве, не видя ничего вокруг себя. Место Рады пустовало. Пустующий, сосущий ад.

Десятого июня – последний экзамен. За ним открывались каникулы – огромный жаркий летний пустырь. Накануне ночью Сольцева одолел сон. К экзамену он был готов наполовину, но после стольких ночей тело наконец отказалось его слушаться. Лежа над книгой, он уснул, даже не успев раздеться.

Утром по асфальту бежали ручьи, лопались пузыри, пахло прибитой пылью – поливальная машина обогнала спешащего Сольцева, который с каждым шагом чувствовал прибавление свежести, пожалуй, даже похожей на радость.

Первые пять человек уже вошли в двадцать шестую аудиторию, прочие ждали своей очереди: кто-то читал конспект, заткнув пальцами уши, кто-то нервно ходил взад-вперед по коридору, кто-то сидел на подоконнике, болтая ногами. Рады в коридоре не было. Наверняка сдает в первой пятерке. Вместо того чтобы уткнуться в учебник, Сольцев отправился в буфет. Сделав первый глоток обжигающего кофе, подумал: сейчас он может хотя бы встречаться с Зеньковской в универе. Что же будет на каникулах?

Возвращаясь в первый корпус, он неожиданно столкнулся с Радой.

– Вася, а я тебя ищу.

– Ого! Как сдала?

– Ты ничего не знаешь?

– Почему же ничего? Волга все еще впадает в море Лаптевых.

– Васенька, что ты натворил? Тебя к экзамену не допустили. Приходила Тамара Аркадьевна и вычеркнула тебя из ведомости.

– Что значит «вычеркнула»? До сего дня сдавал не хуже прочих…

– Вот ты мне скажи, что это значит.

Сжав кулаки, Сольцев двинулся в сторону деканата. Дверь в кабинет инспектора заперта. Сольцев в ярости помчался к заместителю декана. Феерическое головотяпство! Как можно не допустить к экзамену человека без единой академической задолженности? Замдекана Рядчиков был на месте, но у дверей толпились несколько студентов с младших курсов. Ожидая своей очереди, Сольцев уставился на стенд факультетских объявлений. Вдруг показалось, что в разноголосии белых и розовых бумажек мелькнула его фамилия. Нахмурившись, всмотрелся острее. Набор в кружок по конституционному праву… Межвузовская студенческая конференция… Расписание пересдач… Вот! На официальном бланке напечатан документ:

Приказ

За действия, наносящие ущерб репутации ГФЮУ и несовместимые со званием студента университета, приказываю отчислить студента четвертого курса юридического факультета (дневное отделение) Сольцева Василия Дмитриевича.

Ректор ГФЮУ,член-корреспондент РАНпроф. Водовзводнов И. А.

– Вася, Вась, пойдем-ка, милый, пойдем, поговорим. – Тамара Аркадьевна трогала Василия за рукав.

Он отдернул было руку, но передумал и послушно направился за методистом. Отыскивая на связке нужный ключ, женщина продолжала причитать, приговаривать, но так тихо, чтобы никто не услышал.

– Ну расскажи, дурачок, что ты натворил? – спросила она своим обычным голосом, притворив дверь.

– Это я у вас хотел спросить.

– Елена Викторовна, – методист опять понизила голос, – вызвала нас, старост курсов тоже. Ты чего, какие-то листовки распространял, я так и не поняла?

– Ах, Елена Викторовна. Понятно, откуда ветер дует. Что ж, меня выгонят, и все смогут опять творить что угодно.

– Вася, да ты чего! Что ты теперь делать будешь? И с меня спрос – мол, недоглядела. А куда глядеть? Студент прекрасный, учится на отлично…

Сольцев угрюмо замолчал. Войти в кабинет к Ошеевой и в лицо ей сказать, кто она такая? Расколотить мебель? Что за изумительное иезуитство: отчислить человека перед последним экзаменом? Зачем он сдавал – и хорошо сдавал – сессию в университете, откуда его выгоняют? Приказ подписал ректор. Он подписывает бумаги не читая? Или ему доложили версию деканата? Рада. Что же Рада? Ей-то уж точно не все равно, пусть они и расстались. «Ты думал, не дойдет ли до суда. Какой там суд!» Теперь должны выступить все его сторонники. Слово за ними. Вместе они сила. Вместе они добьются правды. Если двести, триста человек устроит манифестацию… Если подадут заявление об уходе, если его не восстановят… «Теперь новые времена. Народ не тот, с нами придется считаться». Сквозь крупную дрожь и бурю мыслей он расслышал добрый голос Тамары Аркадьевны:

– Пусть родители на прием к Игорю Анисимовичу запишутся. В ножки пусть поклонятся – может, еще перерешится как-нибудь.

– Нет у меня родителей, – резко отвечал Василий. – И в ножки кланяться сейчас не в моде.

Тамара Аркадьевна смотрела на него с ужасом, как если бы у нее на глазах он облил себя бензином.

Уйти или остаться? Он сделал несколько шагов и увидел все тот же приказ рядом с соседней дверью, потом еще. Весь коридор был заклеен приказом о его изгнании. Стены кричали: уходи! Каждый поворот отталкивал: ты здесь чужой. Именно поэтому Сольцев замедлил шаг: приказ ему не указ. Он свободный человек и сам решит, когда и куда ему идти. Но мимо двадцать шестой проходить не хотелось: жгучее любопытство под маской сочувствия противнее всего. Рада. Чью сторону сейчас примет она? Вот бы сейчас взглянуть ей в глаза и увидеть ее выбор. Только если бы она его пожалела, но не вернулась… Жалости недостаточно – от Рады, по крайней мере. Если бы его беда снова соединила их, он был бы благодарен беде.

Сольцев вышел во дворик. Здесь