Банкир - Лесли Уоллер

Палмер улыбнулся не столько самой мысли, сколько тому факту, что Лумис без всяких усилий мог выразить свои мысли без тривиальностей. Если не считать музыки и парада.

– Я думаю, что фигура, шествующая с жезлом впереди и предоставленная целиком самому себе,– заметил Палмер,– это не Бэркхардт. Это я сам.

В первый раз с тех пор, как они встретились, рот Лумиса расплылся в широкой ухмылке.– Вот теперь это уже похоже на настоящий разговор,– удовлетворенно сказал он.– Меня интересовало, понимаете ли вы, в какое положение ставит вас Лэйн.

– Однако вам не понравится то, что я вам сейчас скажу,– заметил Палмер.– Видите ли, отведенная мне роль, ну, козла отпущения, что ли,– это, возможно, и правда…

– Уверяю вас, так оно и есть,– подтвердил старик.

– Однако меня это ничуть не тревожит.

Палмер наблюдал за Лумисом, который на какое-то время как бы застыл. Затем дважды кивнул головой.– Все ясно,– сказал он,– этого-то я и боялся.

Конец ленча был скомкан по вине Лумиса, который и не пытался скрыть то, что торопится, отметил про себя Палмер по дороге в банк.

Особенно отчетливо это прозвучало в фразе, брошенной Лумисом при прощании: – Я поеду в город минут через сорок, пожалуй, вам не стоит меня ждать? – И в ответе Палмера:

– Да, конечно.

Теперь, сидя в такси, лавирующем в потоке движения на автостраде Ист Ривер, Палмер попытался отобрать наиболее важные из тех скудных сведений, которые он почерпнул в беседе с Лумисом. Лумис, конечно, был прав: Палмер занял чересчур непримиримую позицию. Но Палмеру было также ясно и другое: любой иной подход был бы расценен как слабость. Даже если Бэркхардт кое-что преувеличивал, все равно Лумис не тот человек, перед которым можно позволить себе проявить такую слабость. Отец принадлежал к людям той же категории, хотя и не достиг такого успеха, как Лумис. На теннисном корте или в бизнесе они были одержимы одним желанием – победить, а это лишало игру всякого удовольствия для противника. У них был один и тот же девиз – как бы ни играть, лишь бы выиграть. Впрочем, возможно, они и правы. Палмер покачал головой.

Слева промелькнули корпуса Бельвю – старый грязный госпиталь, окруженный коробками из железа и стекла. Дала ли ему что-нибудь эта встреча?

Упоминание мимоходом о Бернсе не ускользнуло от внимания Палмера. Лумис искусно обыграл даже эту, казалось бы, никчемную карту, обнаружив тем самым, что имеет специальную информацию, а также давая понять, что располагает и более существенными сведениями.

Лумис намекнул, что знает точно, какое поручение было дано Палмеру. Было ли это пробным шаром или констатацией факта – в обоих случаях не стоило придавать этому особого значения.

Обвинительная речь, произнесенная Лумисом против Бэркхардта, преследовала, по мнению Палмера, две цели: подорвать его доверие к шефу и в то же время указать на опасность разногласий, существующих среди коммерческих банков. Ни то, ни другое в настоящий момент не волновало Палмера. Он и сам не смог бы точно определить почему, но решил, что успеет еще разобраться в этом вопросе.

Но Палмер чувствовал, что перелом в их беседе наступил после того, как он признал, что положение, в которое Бэркхардт его поставил, очень уязвимо, и дал понять, что старик принял все меры, чтобы остаться в стороне.

Шофер неожиданно резко свернул вправо, и Палмер ухватился за кожаный поручень. Машина пристроилась в колонну других легковых автомашин, чтобы не оказаться у самого выезда на Сорок вторую улицу. На мгновение перед Палмером выросло здание Объединенных Наций, затем машина нырнула в проезд под ним. Палмер отпустил ремень и поудобнее устроился на сиденье. Не все ли ему равно, в конце концов, даже если старый Бэркхардт приспособил его для того, чтобы таскать для него каштаны из огня. Почему Лумис считает, что это должно иметь для него такое значение? Ведь Палмер был всего лишь служащим на окладе, а не одним из основных держателей акций банка. Его финансовое положение, бесспорно, было известно Лумису.

После продажи большого количества акций чикагского банка средней руки у человека, конечно, остается несколько больше денег, чем те, которые он тратит на карманные расходы. И несомненно, Лумис знал, что Палмер работает не ради оклада, а ради удовольствия, которое эта работа ему доставляет.

Неужели Лумис не понял, что уязвимость этой позиции Палмера связана с риском, который делает работу для него еще более увлекательной?

Когда машина свернула с магистрали и они въехали в город, Палмер кивнул, довольный тем, что сумел все расставить по местам. Впервые ему удалось это сделать. Он ведь не смог ничего объяснить Эдис. А теперь все обрело логический смысл. Он попытался вообразить, как стал бы сейчас ей объяснять свою мысль.

Палмер. Ты же знаешь, я работаю не ради денег. Просто подвернулась возможность заняться тем делом, которое я знаю лучше всего, и притом мне предоставлена полная самостоятельность.

Эдис. Такая же возможность была у тебя и в Чикаго, когда умер твой отец.

Палмер. Но там я остался бы в окружении целой армии его призраков. А здесь я как на передовой, в самой гуще ожесточенной борьбы. Такой возможности у меня никогда не было бы в Чикаго. Нет, разумеется, только здесь.

Эдис. Здесь, под пятою Бэркхардта?

Палмер. Нет, далеко за пределами его власти. Слишком далеко, чтобы он мог вмешаться, когда захочет, хотя я уверен, что он на это рассчитывал.

Эдис. Милый, предусмотрительный старичок.

Палмер. Забудем про Бэркхардта. Главное – это я. Я молод, жажду действия, власти, созидания.

Эдис. Сорок пять – это уже не молодость.

Палмер. Сорок пять мне исполнится только в декабре.

Эдис. В страховом полисе значится, что тебе сорок пять.

Палмер крепко зажмурил глаза, и из-под дрожащего века, в уголке глаза, даже показалась слеза. Почему Эдис всегда представляется ему в такой язвительной роли? Почему мысль о ней не вызывает в нем никаких чувств, кроме неприязни? Ведь у нее есть и положительные стороны.

Машина замедлила ход и остановилась у самой обочины тротуара.

Открыв глаза, Палмер увидел свой банк, его очертания на момент показались ему неровными и расплывшимися. Палмер смахнул слезинку, расплатился с шофером и вошел в банк. Ответив кивком на приветствие швейцара, Палмер, не оборачиваясь, прошел к лифту. На верхнем этаже он зашагал вдоль коридора под сверканием потолка, мимо развешанных на стенах картин, задержал взгляд на темно-зеленом ковре с золотым отливом, поравнялся с белокурой пышногрудой секретаршей.

– Они все у вас…

Только войдя к себе в кабинет, Палмер понял, что она хотела ему сказать. Несмотря на грандиозные размеры, кабинет, казалось, был полон народа. Гарри Элдер присел на край письменного стола Палмера, в его редких седых волосах отражался рассеянный свет с застекленного потолка. В одном из кресел, стоявших против стола, сидела Вирджиния. Казалось, только она одна и ждала Палмера. Мак Бернс стоял перед огромным окном, указывая человеку, которого Палмер не знал, на что-то внизу, на Пятой авеню. Другой незнакомец, вооруженный фотоаппаратом «ролли» и осветительной аппаратурой, перекинутой через плечо, озадаченно разглядывал скульптуру Ханны Керд.