Капитан Хорнблауэр. Под стягом победным - Сесил Скотт Форестер

— Прикажите играть отбой, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр. — А когда матросы позавтракают, можете устроить парусные учения.

Теперь возбуждение сменилось реакцией, и ему хотелось поскорее укрыться на кормовой галерее. Но вот Уолш, врач, рысцой пробежал по палубе и козырнул.

— Докладываю, сэр, — сказал он. — Один уорент-офицер убит. Никто из офицеров и матросов не ранен.

— Убит? — У Хорнблауэра отвисла челюсть. — Кто убит?

— Джон Харт, мичман, — отвечал Уолш.

Харт был способным матросом на «Лидии», Хорнблауэр сам выхлопотал ему уорент-офицерский патент.

— Убит? — повторил Хорнблауэр.

— Если хотите, сэр, я помечу его «смертельно ранен», — сказал Уолш. — Ему оторвало ногу девятифунтовым ядром, влетевшим в орудийный порт номер одиннадцать нижней палубы. Он был еще жив, когда его принесли вниз, но в следующую минуту умер. Разрыв подколенной артерии.

Уолш был назначен недавно и под началом Хорнблауэра не служил — не то воздержался бы от таких подробностей.

— Прочь с дороги, черт вас подери, — рявкнул Хорнблауэр.

Желанное одиночество испорчено. Позже предстоят похороны — флаг приспущен, реи в знак траура наклонены. Уже это раздражало. И погиб Харт — улыбчивый долговязый юноша. Всякая радость улетучилась. Буш на шканцах счастливо улыбался, довольный недавним успехом и предстоящими учениями. Он охотно побеседовал бы с капитаном; Джерард — тот стоял рядом — похоже, рвется обсудить свои драгоценные пушки. Хорнблауэр посмотрел на них сурово, подождал — не заговорят ли. Однако они не зря служили с ним столько лет — оба разумно промолчали.

Он повернулся и пошел вниз; индийцы подняли сигналы, дурацкие поздравления, — вероятно, половина безграмотная. Можно положиться на Буша — он будет сигналить «не понял», пока идиоты не исправятся, а потом поднимет единственный сигнал — подтверждение. Хорнблауэр не хотел никого видеть, не хотел никого слышать. Лишь одно утешение обрел он в этом ненавистном мире — пока «Сатерленд» идет на фордевинд, а караван под ветром, на галерее можно укрыться от всех, даже от назойливых подзорных труб, направленных с других кораблей.

Хорнблауэр докуривал сигару, когда наверху заиграли построение. Запрокинув голову и глядя из-под укрытия галереи на блаженно-голубое небо, он выпустил дым, потом поглядел вниз, на синее море и ослепительно-белую кильватерную струю, вырывающуюся из-под кормового подзора. Над головой отдавалась чеканная поступь морских пехотинцев (они выстраивались на полуюте), а затем — короткое шарканье тяжелых башмаков (это они по приказу своего капитана выровняли строй). Когда все снова стихло, Хорнблауэр выбросил сигару за борт, одернул парадный мундир, водрузил на голову треуголку и — левая рука на рукояти шпаги — с достоинством вышел на полупалубу. На шканцах ждали Буш, Кристел и вахтенный мичман. Они отдали честь, с кормы донеслось щелк-щелк-щелк — пехотинцы взяли на караул.

Хорнблауэр неторопливо огляделся: воскресной его обязанностью было осматривать корабль, и он, пользуясь случаем, наслаждался живописной картиной. В такт качанию корабля в голубом небе над головой медленно кружили пирамиды парусов. Палубы были белы как снег — Буш добился этого десятидневными упорными трудами: и в сегодняшнее утро воскресного смотра напряженная упорядоченность военного корабля ощущалась особенно остро. Из-под опущенных ресниц Хорнблауэр украдкой обозревал команду, выстроившуюся одной длинной шеренгой на шкафуте и главной палубе. Матросы стояли навытяжку, молодцеватые в парусиновых штанах и рубахах. Его интересовало их настроение, и он знал, что со шканцев увидит больше, чем проходя вблизи. Можно угадать некий вызов в том, как стоит недовольная команда, удрученность выдадут вялость и апатия. К своей радости, Хорнблауэр не приметил ни того ни другого.

Десять дней тяжелого труда, постоянной муштры, неусыпного надзора, суровости, смягченной добродушием, — все это пошло матросам на пользу. Три дня назад Хорнблауэр вынужден был пятерых выпороть. Он с каменным лицом выстоял экзекуцию, хотя от свиста девятихвостой кошки у него сжималось внутри.

Одному из наказанных — старому матросу, который подзабыл, чему его учили, и нуждался в напоминании, — это, возможно, будет в некотором роде наукой, четырех остальных исполосованные спины не научат ничему. Хорошими моряками им не стать, обычные скоты, которых скотское обращение по крайней мере не сделает хуже. Пусть на их примере самые своенравные поймут, чем чревато непослушание, — люди необразованные усваивают лишь то, что видели своими глазами. Лекарство это сильнодействующее, тут важно не пересолить, однако и слишком малая доза может не подействовать. Беглый взгляд со шканцев убеждал Хорнблауэра, что отмерено было в аккурат.

Он еще раз огляделся, любуясь красотой образцового корабля, белых парусов, голубого неба, багряно-белыми мундирами морской пехоты, сине-золотыми — офицеров; законченный артистизм картине придавал последний штрих, легкое напоминание, что даже в день смотра не прекращается напряженное биение корабельной жизни. Более четырехсот человек стоят навытяжку, ловя малейшее капитанское слово, однако рулевой у штурвала не сводит глаз с нактоуза и нижней шкаторины грота, впередсмотрящий на мачте и вахтенный офицер с подзорной трубой всем своим видом напоминают, что корабль движется выбранным курсом и готов исполнять свой долг перед королем и отечеством.

Хорнблауэр начал обход. Он прошелся вдоль выстроенных в шеренги пехотинцев, но глаза его скользили по солдатам, не замечая их. Капитан Моррис и сержанты без него проследят, чтобы пуговицы были начищены, а портупеи натерты белой глиной. Пехотинцев, в отличие от матросов, муштровали до полного автоматизма — Хорнблауэр мог не забивать себе ими голову. Даже сейчас, через десять дней после выхода в море, он не знал в лицо и по имени почти ни одного из девяноста стоящих на палубе солдат.

Он прошел мимо выстроенных в шеренгу матросов, мимо застывших перед строем дивизионных офицеров. Это было любопытнее. Матросы стояли подтянутые, ладные в белой одежде — интересно, многие ли догадываются, что плату за штаны и рубахи удержали из нищенского жалованья, которое выдали им при вербовке? Некоторые новички страшно обгорели, неосторожно подставившись вчера под палящее солнце, у светловолосого верзилы сошла почти вся кожа с плеч, загривка и лба. Хорнблауэр узнал Уэйтса, осужденного за кражу овец на выездной сессии в Эксетере, — неудивительно, что он так обгорел, ведь за долгие месяцы в тюрьме кожа его совершенно побелела. Волдыри наверняка причиняют чудовищную боль.

— Проследите, чтобы Уэйтс зашел сегодня к врачу, — сказал Хорнблауэр дивизионному офицеру. — Пусть ему дадут гусиного жира или что там пропишет врач.

— Есть, сэр, — отвечал унтер-офицер.

Хорнблауэр прошел вдоль шеренги, внимательно разглядывая каждого. Лица, которые прочно засели в памяти, лица людей, чьи фамилии он и сейчас с трудом припоминал. Лица, которые он изучал два года назад в далеком Тихом океане на борту «Лидии», лица, которые он впервые увидел несколько дней назад, когда Джерард привез из Сент-Ива полную шлюпку ничего не соображающих пленников. Смуглые лица и бледные, мальчишеские и пожилые, глаза голубые, карие, серые. Множество мимолетных впечатлений застревали у Хорнблауэра в мозгу — он будет переваривать их позже, одиноко прогуливаясь на кормовой галерее и намечая, как еще улучшить команду.