Дом с синей комнатой - Рику Онда

Я еще могла видеть. Со мной рядом был взрослый, я точно не помню, кто.

Мне было страшно. Не помню, почему. Я стояла там, вздрагивая.

Я чувствовала летучих мышей.

Страшно. Было так страшно…

Кто-то был со мной, но, казалось, я была одна-одинешенька.

Синяя комната. Холодного синего цвета. От одного взгляда на нее становилось холодно. Я застыла, вся промерзла до костей.

Я долго молча стояла в этой комнате. Я терпела и стояла, не шевелясь.

Я долго стояла и смотрела на холодные синие стены в той комнате. Я очень хотела убежать оттуда, но почему-то не могла.

Я хотела попросить помощи у того, кто был со мной, но почему-то тоже не могла. Не могла говорить. Не могла пошевелиться. Жуткое напряжение, страшно.

Человек рядом со мной тоже замер. Просто стоял позади меня все время, словно следил, чтобы я не убежала.

Вот и всё.

Больше я ничего не помню.

Помню лишь, что я с кем-то в холодной синей комнате, и мне очень страшно.

Она почувствовала прохладный ветерок. Каждый раз, вспоминая рассказ Хисако, ее голос тогда, она ощущает озноб. Даже сейчас. Даже таким нестерпимо жарким летним вечером по коже пробежал холодок.

«Чувствовала летучих мышей».

Время от времени Хисако говорила странные вещи.

Рано лишившись зрения, она смешивала мысленные образы и увиденные когда-то вживую вещи, часто описывая невидимое как видимое, и наоборот.

Манера необычно использовать слова делала ее еще более таинственной и чудесной, в то время как все вокруг, не понимая, о чем она говорит, казались глупцами.

Вот почему никто не заметил, что Хисако не знает об индийской сирени, называя этим именем совсем другое растение; более того, многие могли даже задуматься, а не права ли она на самом деле?

«Странно. Я чувствую раздувающиеся злость и грусть».

Хисако не могла видеть, но прекрасно могла чувствовать размеры объектов. Для нее чувства были подобны шарам, раздувающимся во тьме. Раздувающиеся шары злости, грусти… У шаров были свои размеры и текстура. Радостное волнение блестело, потрескивая, — она сразу замечала треск в воздухе вокруг нее. Любовь и восхищение были как воздушные потоки или тепло. Хисако отлично умела объяснять свои чувства, но иногда, возможно, от нетерпения, вдруг запиналась посреди предложения.

«У нас дома есть индийская сирень».

Она часто это повторяла. Мы всегда думали, что она говорит о дереве, растущем у клиники Аосава.

Вот о чем все думали. О том дереве индийской сирени, растущем у дома с круглыми окнами.

Мы всегда были лишь слушателями — такова была наша роль. Мало кто мог действительно поддержать разговор с ней. Она о многом нам рассказывала. Мы задавали вопросы. Она объясняла. Мы кивали. Она смеялась. Слушая ее смех, мы забывали дышать от восхищения.

«У нас дома есть индийская сирень».

Никто не знал, о чем она говорит. Никто, кроме меня.

И пока я не встретила женщину-полицейского с идеально гладким лицом, я этого не понимала.

Обмякнув, она по-прежнему сидит на лавке. Лицо бледное, по лбу стекает пот. Глаза закрыты, лицо скривилось.

Синяя комната.

За закрытыми веками она видит маленькую комнату в старом доме, из которого недавно вышла, и ту маленькую девочку в белой блузе, стоящую в коридоре. Их глаза встретились.

Вдруг девочка обернулась. Хисако — та, в блузе в горошек, замерла в темном, холодном коридоре. Стоя посреди коридора, они смотрят друг на друга.

Женщина говорит:

— Я думала, что это — та комната.

— Ах, вот оно что, — отвечает Хисако.

— Да, известная комната. Синяя комната, о которой писали в книгах. Стены которой окрашены ценнейшим пигментом. Как шкатулка с сокровищами. Искусно декорированная, без единой трещинки. Место, куда дети приходят на школьную экскурсию. Здание в углу известного сада. Туристическая достопримечательность. Но сегодня я осознала свою ошибку, поговорив с полицейской, — говорит она, пристально глядя на Хисако. — Здесь нет индийской сирени. Это не та синяя комната, о которой ты говорила, — бормочет она, оглядываясь в холодном коридоре.

— Верно, — отвечает Хисако.

— Значит, есть другая синяя комната, да? — Женщина снова смотрит на нее.

— Так и есть.

Женщина вспоминает дом, мимо которого в детстве проходила с друзьями, возвращаясь из школы домой.

— Твой дом. С круглыми окнами-иллюминаторами. Три круглых окна в ряд. Издалека он был похож на корабль.

* * *

Никто не звал тот дом по фамилии владельцев. Всегда говорили: «Круглые окна», — можно было подумать, что это и есть фамилия жильцов.

Я была в том доме несколько раз. В том роскошном доме, ставшем центром нашего района. Твой младший брат всегда был добр ко мне. Завидев меня, он часто приглашал меня внутрь и давал конфет. Карамельки со вкусом рамунэ, которые таяли во рту. Даже сейчас помню, как бодрил их кисло-сладкий вкус.

В «Круглых окнах» всегда играла классическая музыка, как в лучших светских домах.

— Заходи! Пойдем в мою комнату. Пойду принесу нам сока.

Я слышала звук шагов твоего брата, когда он спускался на первый этаж. Я следовала за ним, жадно озираясь по сторонам, рассматривая дом изнутри. В доме было свободно, коридоры и полы блестели чистотой, а потолки были высокие, как в домах из кинофильмов.

Я искала те окна. Мне ужасно хотелось узнать, каково это, смотреть через них на улицу.

— Слушай, а где те окна? — спросила я у него.

Он указал на противоположный конец коридора.

Три окна принадлежали трем отдельным маленьким комнатам. В одной был телефон. В другой — мойка. А в третьей…

Комната хозяйки.

Маленькая комната, в которой его мама произносила свои молитвы.

Когда я впервые о ней услышала, дверь была заперта. Я очень расстроилась — ведь раньше никогда не видела настоящую комнату для молитв! Она почти всегда была закрыта. Но однажды я смогла заглянуть внутрь через слегка приоткрытую дверь. В тот раз ее, наверное, случайно оставили открытой. Я незамедлительно сунулась внутрь. Но увиденное внутри заставило меня тут же отскочить обратно.

Синяя комната. Абсолютно синее пространство.