Земля волшебника - Лев Гроссман

Двое других, вытаращив глаза, смотрели на бога, лежащего под деревом на вершине одного из Прыщавых Валов.

— И за Элис получи, — добавила Дженет. — И за Пенни.

— Ну да, мы поняли, — сказал Джош.

— Сам напросился — нет, что ли?

— Пойдем отсюда, — сказала Поппи, но уйти сразу не получилось.

Солнце вдали, в проеме Безымянных гор, почти закатилось за горизонт, но задержалось на нем. Нижний край светила сплющился, вокруг заиграли языки пламени и засверкали вспышки, как при бомбардировке. До трех магов докатился рокот, а за ним и вибрация, точно там кто-то работал на шлифовальном станке. С дерева посыпались листья.

— Это еще что за хрень? — выдохнул Джош.

Хотелось бы Дженет не знать ответ, но она его знала.

— Мы опоздали, — сказала она и села на землю, обняв колени. — Это начало конца.

Прошло уже часов двадцать, а Элис все спала.

Спала в кровати Квентина на спине, под тонкой простынкой, с открытым ртом, и ни разу не шелохнулась. Сам Квентин долго боролся со сном, смотрел на нее и слушал, как она дышит. Ее длинные волосы свалялись, кожа была мертвенно-бледной, ногти следовало подстричь, на руке остались синяки после падения на пол, но в остальном все было нормально.

Квентин смотрел и не мог насмотреться. Элис вернулась. Его жизнь начиналась заново. Он не знал, влюблен ли еще в нее, но пребывание в одной комнате с ней наполняло его забытым чувством реальности и полноты жизни. Когда сон все-таки одолел Квентина, его сменили друзья.

Она проснулась в полдень, когда он завтракал внизу, готовясь к очередному дежурству.

— Она сказала, что хочет есть, — объявила Плам.

Квентин оторвался от своих «Чириоз». Элис стояла в голубом халате Плам, самая хрупкая, самая бледная, самая дорогая на свете. Под глазами у нее лежали багровые тени.

Он встал, но не подошел к ней, чтобы не торопить события. Обдумав этот момент заранее, он решил, что суетиться не станет. Элис нужен покой. Сделаем вид, что он ее встречает в аэропорту после долгого и опасного путешествия.

Это оказалось проще, чем он ожидал. Он был просто рад ее видеть. Инструкция для таких встреч еще не написана, но они сами напишут ее. Спешить больше некуда.

— Элис… ты, наверно, проголодалась. Сейчас принесу что-нибудь.

Она, не отвечая, подошла к столу и уставилась на него, точно не зная, для чего служит это сооружение.

Он протянул руку, желая помочь. Элис отпрянула, не желая, чтобы к ней прикасались, и осторожно села на стул. Он пододвинул ей «Чириоз», не помня, любит ли она их. Все равно больше ничего нет. Элис воззрилась на миску с колечками, как на таз с рвотой.

Может, ниффины вообще ничего не едят и это первая ее еда за семь лет, потому что она впервые за семь лет воплотилась. Элис окунула в овсяные кольца ложку и стала жевать, как робот. Все очень старались не смотреть на нее. Она пожевала еще немного — как будто видела на картинках, как это делается, но сама ни разу не пробовала — и все выплюнула.

— Говорила я, что «Хони нат» купить надо, — сказала Плам.

— Дай ей время. Я сбегаю фруктов куплю и хлеба — может, легче пойдет.

— Лучше попить ей дай.

Точно. Квентин налил полулитровый стакан воды. Элис его осушила одним глотком, выпила еще стакан, громко рыгнула и встала.

— Ты в порядке? Почему она ничего не говорит, Квентин?

— Да пошла ты, — сказала хриплым шепотом Элис, опять поднялась наверх и легла в постель.

Квентин, Элиот и Плам втроем сидели на кухне, где во всю мочь гудел холодильник. Пихнешь его, как храпуна, — заткнется на полчаса, потом по новой врубается.

— Она должна что-то съесть. — Квентин то и дело вскакивал — успеет насидеться, когда Элис поправится. — Должна проголодаться хотя бы. Может, мы ее как-то не так собрали, может, у нее печень повреждена?

— А может, она просто человечинки наелась недавно и теперь отсыпается, — предположил Элиот.

Это смешно? Чувство юмора у Квентина притупилось, но Элиот, несмотря на свои шуточки, просидел около Элис не меньше его самого.

— Не переживай, все у нее наладится, — сказала Плам. — Могла бы, между прочим, спасибо сказать за то, что ей вернули человеческий облик, — да ладно уж, обойдемся.

— Но выглядит хорошо. Совершенно не изменилась.

— Я все думаю, что это значит — быть ниффином, — сказал Квентин.

— Может, она и не помнит.

— Все я помню.

Элис с припухшим от долгого сна лицом подошла и снова села за стол — немного уверенней, но все еще как инопланетянка, не привыкшая к земной гравитации.

— Есть яблоки, виноград, ветчинка прошутто, — сказал Квентин. — Хочешь?

Все это он нахватал в ларьке за углом.

— Я хочу двойной скотч с большим кубиком льда.

— А-а, ладно. Я сейчас.

По-прежнему никому не смотрит в глаза, но это уже прогресс. Может, виски поможет снять стресс — если, конечно, у нее с печенью все в порядке.

Квентин, приказав себе не выдумывать лишнего, бросил в стакан лед, налил виски. Главное, не надо ее бояться.

Пусть почувствует, что ее любят и что ей ничто не грозит, — хотя это, пожалуй, вряд ли.

— Кому еще? — Каменное молчание. Ну, себе-то Квентин налил: будь он проклят, если позволит своей воскрешенной девушке пить в одиночку. И Элиоту с Плам тоже — вдруг передумают.

Элис жадно выпила и свой стакан, и порцию Плам (свое виски Элиот потихоньку убрал подальше). Может, всю бутылку ей дать? Нет, не стоит. Побольше воды, вот что ей требуется сейчас.

— Хочешь знать, каково это? Это больно. Никогда не пробовал представить это по-настоящему? Я раньше думала — может, и ничего, может, волшебный огонь не такой, как реальный. Точно такой же, чтоб ты знал! Больно до жути. Вообрази, что ты все время горишь. Тем более что до того мне везло: ну, палец пару раз прищемила.

Элис уставилась в стакан, проверяя, не осталось ли там чего.

— Казалось бы, у нервов должен быть какой-то предел чувствительности, но нет. Почему так? Должны же они как-то адаптироваться.

Ответить ей на это никто не сумел.

— А потом вдруг раз — и не больно стало. Я помню этот момент: пальцы ног и макушка отключились одновременно. Чуть не разревелась от облегчения. От радости, что у меня больше нет тела и болеть больше нечему. Но вместо слез меня пробило на смех — так и ржала все семь лет. Вам этого ни в жизнь не понять. Это юмор, который никогда не устаревает.

— Какой уж тут юмор, — вставил Квентин. — Ужас в чистом виде. Бамса убили, Пенни отгрызли руки, мне сломали ключицу, а потом мы потеряли тебя.