Ах, война, что ты сделала... - Геннадий Синельников

И мы пошли. Через некоторое время я услышал по рации, что 5-ю роту обстреляли из гранатометов и автоматического оружия. Комбат поставил мне задачу: выйти ей на помощь. Ведя огонь по зарослям виноградника, пошли к роте.

Остановились у подбитого из колонны БТРа. Солдаты вытаскивали из него двух человек. Один солдат уже погиб. Вторым был прапорщик Павел Шихатов, старший техник роты, исполнявший в том бою обязанности командира взвода.

У прапорщика взрывом гранатомета были повреждены глаза. Когда вытаскивали раненого из бокового люка, еще одна душманская пуля вошла в него. Тело обмякло.

— Эх, Паша, не уберег ты себя! Как жаль!

Подогнали другой БТР, перетащили истекающего кровью прапорщика в него, поставили обезболивающие уколы. На его лицо нельзя было без содрогания смотреть — кровавые глазницы, иссеченное осколками лицо, одежда.

«Наверное, не жилец», — с горечью и сожалением подумал я.

Отправили БТР с ранеными в госпиталь, а сами пошли дальше. Когда мы вывели пятую роту в безопасное место и я подошел к БТРу, где за ротного был замполит Олег Соболев, мне показалось, что он плачет.

— Олег, что случилось?

Соболев повернулся ко мне. В его глазах была неописуемая тоска и ненависть.

— Олега Чегурова убили, сволочи, смотрите! — Он раскрыл кулак и показал мне что-то розовое, лежащее на его ладони.

— Это его мозги. Все, что осталось от головы. Эх, Олежка!

Соболев плакал. Всхлипнул и я. Не верилось! Всякое мы видали, но чтобы такое? Не пойди Чегуров в этот рейд, возможно, что сейчас он был бы уже дома или где-то на подлете к Ташкенту! Но он оказался здесь. Говорили ему друзья: «Береженого бог бережет!» А он не поверил! Кого винить теперь в этом? Такая вот трагедия!

Когда душманы начали обстрел роты, Олег Чегуров вел огонь из автомата. Закончились патроны. Он крикнул солдатам, чтобы подали ему заряженный магазин, и потянулся за ним. И в это самое время струя выстрела гранатомета попала ему точно в голову.

Мозги, которые держал Олег Соболев, нашли прилипшими к внутренней броне БТРа, а в его палатке стоял чемодан с подарками для детей и жены. Его очень ждали дома, но на свой самолет он опоздал… Такой человек, как Олег, не мог лечь на «сохранение»!

Служил у нас в батальоне замполитом роты лейтенант Янов. Иногда я сожалел, что он пришел на смену Владимиру Пученкову. Однажды в часть приехала делегация крестьян и заявила, что в одном из кишлаков советские обворовали дукан, вынеся из него магнитофон, керосиновые лампы, радиоприемник, леденцы и многое другое. Начальник политотдела вызвал меня и показал на клочок бумаги с написанным афганцами номером БТРа роты лейтенанта Янова. Дождавшись прихода роты с задания и изъяв награбленное, я попытался объяснить Янову, что он совершил недостойный офицера, тем более политработника, поступок. Но лейтенант, что называется, встал в позу. Он начал обвинять командование батальона в том, что это мы не обеспечили личный состав электроосвещением, не создали ему хороших бытовых условий, а поэтому он поступил так, чтобы таким образом восполнить недостающие для жизни и быта предметы и вещи. Своим недовольством и высказываниями он подвел меня к мысли, что поступил правильно, разрешив солдатам взять то, что они хотели, и ничего плохого в этом нет. Мы вели борьбу с подобными фактами, а здесь политработник фактически явился организатором вооруженного массового грабежа.

На следующий день на партийной комиссии при политотделе бригады я заслушивался по данному факту. Никакие доводы, что этот лейтенант прибыл служить недавно, что конфликт исчерпан с жителями кишлака и им все возвращено, не действовали. Я выслушал много нехороших слов в свой адрес, в результате мне была объявлена «постановка на вид». Взбешенный действием лейтенанта, я назначил по данному факту в батальоне партийное расследование, но вскоре был снова вызван к начальнику политотдела.

— Ты что это там надумал, офицера наказать? — спросил он меня. — Директиву министра обороны и начальника Главного политического управления СА и ВМФ о работе с молодыми офицерами знаешь? Расскажи, что в ней говорится.

Я рассказал.

— Если бы ты ее хорошо знал, ты бы не подменял кропотливую индивидуальную работу с офицерами шашкомаханьем.

— Я с этим лейтенантом работаю уже достаточно, тем более он не просто офицер, а политработник. Он очень хорошо знает, что подобное запрещено, и мало того, этот нехороший факт случился с его разрешения и при его непосредственном участии. Это не тот случай, чтобы с него снимать вину за содеянное. Пусть тоже отвечает, как коммунист, ведь я тоже ответил за него? Я на этом настаиваю.

— Ну, ладно, иди. Я тебя предупредил. Накажешь Янова, я тебя еще больше накажу.

Посоветовавшись с офицерами батальона, секретарем партийного бюро, мы решили все-таки случившемуся факту дать соответствующую партийную оценку, и я, вызвав этого горе-политработника к себе, поставил его об этом в известность. Утром мне сказали, что Янов звонил в Кабул начальнику отдела кадров политотдела армии, после чего сразу же лег в медицинскую роту по подозрению на гепатит. Никакого гепатита у него не было. Просто начальник отдела кадров был другом его отца, а отец у лейтенанта — начальник курсов усовершенствования политического состава при одном из высших военно-политических училищ страны. На этих курсах проходили подготовку секретари обкомов, горкомов, райкомов КПСС страны и другая партийная и советская номенклатура. Придумав себе заболевание, при поддержке начальника политотдела и протеже из Кабула, Янов ушел от партийной и дисциплинарной ответственности за совершенное. Он был направлен в ташкентский госпиталь и больше в часть не вернулся. Видимо, папа нашел своему чаду «теплое» место в Союзе.

Когда мы вошли в Афганистан, то, помимо множества повседневных бытовых и прочих проблем, столкнулись еще с одной — отсутствием женщин. Без ласки, нежности, семейного уюта было очень тяжело. В рейдах видели афганок, но они при нашем появлении спешили быстрее спрятаться в каком-нибудь переулке или дворе. Их лица всегда были закрыты паранджой, и что под ней — для нас всегда было загадкой. Кроме того, соответствующие распоряжения, приказы запрещали нам вступать даже в разговор с ними. Своих женщин не было, кино, телевизоров — тоже. Наши дорогие жены, невесты, подружки приходили к нам только во снах. Все это было вопреки законам жизни и природы: обречь себя и своих любимых на долгое противоестественное, неполноценное существование. Не все смогли выдержать такое тяжелое испытание.

Рушились семьи. Надвигалась страшная беда, о которой никто не думал в высших эшелонах власти.

Оставшись с детьми без мужей, зачастую в отдаленных военных гарнизонах, многие женщины попали в прямую зависимость от определенных должностных лиц. Отношение к «афганкам» было различное и зависело от порядочности командования части и сослуживцев мужей. Где-то им старались помочь бескорыстно, где-то сразу забыли приказы и директивы министра обороны СССР и начальника Главного политического управления СА и ВМФ. Без работы, денег, продуктов, места в детском саду для ребенка, квартира требует ремонта… Серость и безысходность. Но тут появляется «добродетель», которому по службе и совести положено заботиться о семье воюющего в Афганистане. И он предлагает уставшей от проблем женщине свою заботу, но по принципу: «Ты — мне, я — тебе!» А что могла дать уставшая от одиночества и загнанная в тупик молодая женщина, кроме себя? Жизнь многих ставила на колени и клала на спину.