Жесть - Александр Щеголев

На улице и впрямь что-то было не в порядке. Человеку не нужно было выходить из дому, чтобы почувствовать это. Во-первых, в паре сотен метров на юго-юго-запад горела какая-то постройка. Запах дыма проникал сквозь щели в окнах. Надеюсь, пожар потушат, безразлично подумал человек, или хотя бы огонь никуда не перекинется. Пожар в садоводствах — это жуткая стихия. И во-вторых, кто-то брел по улице, — кто-то, кому плохо… К счастью, его это не касалось.

Он знал, с чего нужно начать эту ночь. Скорее — пока его опять не торкнуло и не тюкнуло… Встал. Не зажигая свет, снял со шкафа гитару. Нежно провел рукой по ее изгибам, лаская деревянный корпус. Уверенным движением положил инструмент себе на колено. Тронул струны, пробуя звук. Гитара, естественно, была расстроена… Он подкрутил колки, настраиваясь. Он обладал музыкальным слухом, близким к абсолютному; во всяком случае, не спутал бы чистое «ми» с «ми бемоль». И если бы не любил он так литературу — стал бы учить детей музыке, это точно.

Начал играть…

Пальцы промахивались, с трудом вспоминая, как это делается. Струны сидели высоко, мозоли на подушках пальцев сошли, да и моторика нарушена… Он закрыл глаза, отгораживаясь от тьмы вокруг, впитывая в себя божественную мелодию… И вдруг понял! Понял!

Я родился, сказал он себе. Еще вчера я был мертв… меня не было… вернее, еще не было… а теперь — вот он я.

Я жив.

Франческо Кано́ва да Милано сказал ему об этом…

То, что творилось неподалеку от его убежища, все-таки мешало человеку сосредоточиться. Твари собирались в стаю, чтобы на кого-то напасть… адские твари — на слабого, несчастного… на выпавшего из колыбели ангела… как же явственно он это чувствовал!

Он отложил гитару, взял на всякий случай кухонный нож и поспешил на улицу. Теперь выйти из дому было можно. Ночь дала ему такое право.

…Предательский сбой случился неожиданно.

Палец соскочил. Фальшивая нота. Ослепительная вспышка ярости, секундный провал в памяти…

И вдруг — сразу две струны лопнули. Сами по себе? Нет, конечно. Я их оборвал, сообразил человек, испытав жгучий стыд. Меня нельзя допускать ни до вещей, ни до людей… Хотя, почему?! Это всего лишь гитара!

Я жив, сказал себе человек, значит, я имею право на гнев.

Он забросил гитару на шкаф, даже не подумав вернуть ее в чехол…

Горела керосиновая лампа. Было по-домашнему уютно: бревенчатые стены, проложенные мхом и пенькой, хорошо сохраняли тепло.

Он зачем-то взял нож, который схватил, выбегая на улицу. Вчера, шинкуя овощи, он не обратил внимания, насколько хорошо сделана эта штука; не до того ему было. А теперь увидел — изделие штучной работы, пригодное не только для кухни. Настоящая сталь, качественно заточенная… деревянная рукоятка с упором, лежащая в руке, как младенец во чреве матери… лепесток лезвия — причудливой формы… Красота, подумал человек, все-таки не в содержании, а в форме. Другой вопрос — меняется ли форма, когда лезвие окрашивается кровью? Об этом можно было бы подискуссировать на заседании Клуба…

Не выпуская нож из руки, человек подошел к старенькой кровати, на которой спала спасенная им женщина. Присел на корточки. Дотащить бедолагу до дома оказалось непросто: силы в нем были уже не те, что раньше, увы.

— Вы ведь красивая, — тихо сказал он. — Цветок в пыли… Такое достойное лицо… Почему вы здесь?.. Да и я ведь — здесь…

Она спала очень неспокойно: вздрагивала, иногда стонала или что-то бессвязно бормотала. Мужчина стащил с нее сапоги. Женщина, всхлипнув, повернулась на бок и свернулась калачиком.

Обувь оказалась надета на голые ноги. Заледеневшие пальчики подергивались…

— В какую беду вы попали? — спросил человек, словно всерьез ждал ответ.

Он сбегал в прихожую, принес два ватника и укутал ими свою гостью.

Затем осмотрел сапоги. У одного каблук почти оторвался, каким-то чудом болтался сзади на куске кожи. Очевидно, при движении волочился следом. Как женщина умудрялась передвигаться на такой обуви?

Ничего, поправим…

Зуд накатывал на мозг, как лавина. Надо срочно чем-то заняться, напомнил себе человек. Что сначала — еда или сапог?

Еды немного осталась со вчерашнего, только разогрей. Он разжег примус, поставил сковороду с картошкой… сильно мешал нож в руке, однако никак не удавалось с ним расстаться… и тут же, забыв про сковородку, человек переключился на новое дело — забегал по дому в поисках инструментов. Всего-то нужно было — молоток и небольшого размера гвозди…

Набор орудий труда, необходимых для починки сапога, обнаружился под шкафом — достаточно было выдвинуть плоскую и широкую деревянную коробку. Коробка закрывалась крышкой. Изнутри на крышке висела пила, удерживаемая деревянными скобками.

Человек, отложив нож, взял пилу в руки и долго-долго смотрел на нее.

Потом он оглянулся и посмотрел на спящую женщину…

Приказ был — не спать; они и не спали. Смена должна была прибыть к половине седьмого — с учетом того, что господин Конов обычно уезжал на работу не ранее полвосьмого. Так что к утру, когда рассветное солнце едва окрасило верхушки тополей красным, личный состав «эргастулы» отупел, осовел и растерял боевой задор. Да и замерзли «топальщики» без движения — ночью подморозило. Изморозь лежала на траве, на листьях кустов, на капотах машин…

Короче говоря, хоть вина этих людей в произошедшем не вызывает сомнений, посочувствовать им все же можно.

— Объект! — вдруг всхрапнула рация у всех разом. — «Кепка» вышла!

Господин Конов уже залезал в свое «Вольво». Первым его заметил «эргастул-пятый», который как раз в это время выполз на улицу отлить.

Команда очнулась от дремы.

— В такую рань!

— Еще только шесть, бляха-муха…

— Рань — срань… Хорошая рифма.

— Зачем ему тубус? Истории болезни носить?

— Или бутерброды…

«Вольво» завелась. Три машины, обеспечивающие слежку, — тоже. Некоторое время все стояли, прогревались. Пауза затягивалась…

— Коль встаешь в такую рань, то не кепка ты, а срань, — продекламировал кто-то.

— Ну, ты, Пушкин! Сходи посмотри, что он там делает.

— А чего я? Пусть «пятый» посмотрит.

— По-моему, он тубус раскрыл, — сообщил «пятый» удивленно. — Не пойму… что-то делает… не видно, стекла запотели…

Прошла еще минута.

— Отъезжает! Витек, пропусти. Толян, готовься. Мы тоже пока стоим…

Объект повел себя странно. Медленно проехал метров двадцать и остановился — едва миновав машину Витька. Правая дверца «Вольво» распахнулась, оттуда высунулось туловище водителя — по грудь… и вдруг — что-то оглушительно бахнуло. Раз, второй! Два огненных снопа один за другим вырвались словно бы из рук Конова, заставив «Жигули» дважды вздрогнуть.