Брестский мир. Ловушка Ленина для кайзеровской Германии - Ярослав Бутаков

Показательно, что в трёх наиболее промышленно развитых регионах России — Северном, Центральном и Западном — большевики получили больше голосов, чем эсеры: в Северном — 40% против 38%, в Центральном — 44% против 38%, в Западном — 44% против 43%. За эсеров проголосовало 43% военнослужащих, за большевиков — 38%. При этом на Северном фронте за большевиков было подано 62% голосов, на Западном фронте — 68%.

Однако общее количество голосов, поданных за список эсеров, не отражало в точности настроений избирателей. Это отчётливо видно по выборам в тех округах, где левые эсеры уже размежевались со старыми товарищами по партии и выступали отдельным списком. Так, в Петрограде левые эсеры получили 152,2 тыс., или 16,2% голосов, тогда как правые эсеры — всего 4,7 тыс., или 0,5%. Для сравнения: список большевиков в северной столице получил 424 тыс. (45,1%) голосов, список кадетов — 245 тыс. (26%)[200]. По этим данным отчётливо видна также резкая поляризация политических сил.

Парламентский идеал общенародной демократии в условиях России конца 1917–1918 гг. был утопией. Учредительное собрание могло располагать какими-то шансами на успех только в период Временного правительства, и то, видимо, лишь до осени 1917 г. Вся ответственность за крах парламентской демократии в России в 1917 г. падает на либеральную буржуазию, которая за восемь месяцев своего господства не сделала необходимых шагов для утверждения этой модели власти. Наоборот, этот класс, как мы видели, всячески тормозил созыв Учредительного собрания.

Теперь же, после Октября, Учредительное собрание становилось одной из последних надежд буржуазии на возвращение к власти. Ещё до выборов было ясно, что большевики не получат в этом Собрании большинства, даже вместе с левыми эсерами. Учредительное собрание, получив власть, неизбежно отменило бы все решения Советского правительства и саму Республику Советов. Ленин убедил товарищей по партии, а также левых эсеров не допустить взятия власти Учредительным собранием.

Когда откладывать созыв Учредительного собрания уже не было благовидных причин, Совнарком решил позволить (5 января 1918 г.) Учредительному собранию провести одно-единственное заседание. На нём Собрание должно было фактически вотировать самороспуск. Оно, как и ожидалось, отказалось и утром 6 января было распущено декретом СНК.

Накануне в разных местах Петрограда были обстреляны и разогнаны массовые демонстрации в поддержку Учредительного собрания. Около 50 демонстрантов было при этом убито. Перед этим некоторые лидеры правых эсеров предлагали устроить «вооружённую демонстрацию», однако в итоге было принято решение о мирном шествии без оружия. В антибольшевистской литературе оно трактуется как ошибка, как слепая приверженность «умеренных» социалистов мирным средствам политической борьбы. Однако эти же люди устроили вооружённый мятеж с целью свержения власти большевиков ещё 29 октября 1917 г. Поднимали они мятежи и впоследствии. Так что отнюдь не в «нежелании насильственных действий» тут дело. А в том, что никакой реальной вооружённой силы на улицах Петрограда эсеры большевикам в тот момент противопоставить не могли.

«Умеренные» социалисты попытались возродить Учредительное собрание летом и осенью 1918 г. в Поволжье, на Урале и в Сибири — на тех территориях, где развёртывалось вооружённое антисоветское движение. Однако уже в ноябре 1918 г. этим попыткам был положен конец — белогвардейский генералитет установил военную диктатуру. Вожди Белого движения впоследствии не раз заявляли о праве народа самому установить власть, обещали созыв Учредительного или Национального собрания «после победы над большевиками». Но они категорически отказывались признавать правомочность Учредительного собрания, выбранного в конце 1917 г. События периода Гражданской войны наглядно показали, что парламентская власть мелкобуржуазных демократов могла быть в тех условиях только ступенькой к военной диктатуре в интересах крупного капитала.

Главная ответственность за развязывание гражданских войн всегда падает на элитные слои общества как на более сплочённые и управляемые. Во-первых, в тот период, когда они ещё обладают властью, они имеют возможность предотвратить грядущие потрясения разумной политикой, направленной на сбалансированное удовлетворение интересов всех слоёв общества. Во-вторых, им проще обуздать эгоизм собственного класса в силу лучшей организованности и меньшей численности, чем у противостоящего им большинства народа. В-третьих, именно эти слои всегда претендуют на наивысшую гражданскую сознательность, оправдывая ею своё исключительное положение в обществе, а значит, с них и спрос выше, чем с «тёмных масс».

Но ни одна социальная революция не обходится без ожесточённого сопротивления классов, лишаемых монополии на власть и крупную собственность. Так было в великих буржуазных революциях (английской, французской), так было ещё раньше — на заре европейской цивилизации, во времена Древней Греции и Древнего Рима. Боязнь потерять исключительное положение побуждала элитные группы общества первыми прибегать к насилию, как только возникал сам вопрос о перераспределении власти и собственности.

Оправдывая начало вооружённой борьбы против советской власти, лидеры буржуазии заявляли о том, что она ведётся «против предательства национальных интересов», «за продолжение войны с Германией», «ради исполнения союзнического долга». На самом деле, конечно, главной целью создаваемых с конца 1917 г. плацдармов контрреволюции была подготовка свержения советской власти. Никакой вооружённой борьбы с Центральными державами антисоветское движение не вело в тех случаях, когда его войска имели непосредственное соприкосновение с германскими, австро-венгерскими и турецкими войсками. А если бы попыталось её вести, то было бы тут же раздавлено. Наоборот, лидеры антисоветского движения входили в соглашения с оккупационной администрацией и пользовались её покровительством для развёртывания своей борьбы против Советов.

Подготовка, на всякий случай, своего рода убежища для власти буржуазии началась ещё до падения Временного правительства. Уже в конце сентября 1917 года на юге России сложились структуры альтернативной государственности. В Екатеринодаре состоялась конференция, на которой был учреждён Юго-Восточный Союз. В него вошли казачьи области Дона, Кубани и Терека. О присоединении к нему заявили представители, выступавшие от лица «вольных народов гор и степей Кавказа».

С самого начала в этом движении на юге России переплетались и боролись две тенденции: 1) сохранение оплота буржуазного порядка с целью в дальнейшем вновь распространить его на всю Россию; 2) увековечение региональной самостоятельности. Временами эти два течения и их представители тесно сближались между собой, временами же их противоречия губительно сказывались на деле.

«Здесь именно создать власть — сначала местного значения, затем общегосударственного», — сообщал М.В. Алексеев генерал-квартирмейстеру Ставки генерал-майору М.К. Дитерихсу 8 (21) ноября 1917 г. Это был документ строго конфиденциального характера. В нём Алексеев излагал задачи того добровольческого офицерского движения, которое он пытался в это время создать на Дону под прикрытием казачьей автономии: «Юго-восточный угол России — район относительного спокойствия… Здесь естественные большие богатства, необходимые всей России… Из этой цитадели должна затем начаться борьба за экономическое спасение наше от немца, при участии капитала англо-американского»[201].