Вещные истины - Рута Шейл

Wioletta Litwinowa 22/07/18

С фотоснимка, лишившегося яркой подписи, улыбается светловолосая девчонка в розовой шапочке. Вио сделала сэлфи за рулем. Герман оказался прав – раньше у нее были деньги.

С чувством, что меня вот-вот вырвет, я выхватываю из массы лиц то одно, то другое, пытаюсь пересчитать снимки, но постоянно сбиваюсь. Мертвых рейстери намного больше, чем я себе представляла, – сорок? пятьдесят? Имена ни о чем мне не говорят. Эта стена выглядит как самодельный мемориал на месте крушения самолета.

Матиаш стремительно приближается и тычет пальцем в одну из распечаток на самом верху.

– Моя сестра, – говорит он не своим голосом.

Teréz Halászné 04/12/16

– Помнишь ее? Официантка в кафе. Муж, двое детей, собака породы лабрадор. Ничего особенного.

– Матиаш, я не могу ее помнить, я никогда с ней не встречалась…

– Она не была рейстери.

– Матиаш…

– ОНА НЕ БЫЛА РЕЙСТЕРИ! ЗА ЧТО ТЫ ЕЕ?

Сейчас он меня убьет, понимаю я с обреченностью, голыми руками убьет. Без суда и следствия.

Но он подготовился. Прячет руку за спину, а когда я снова ее вижу, белые от напряжения пальцы стискивают рукоятку короткого ножа с выемкой вдоль клинка (кровосток, отчего-то вспоминается мне, это называется кровосток).

– Подожди! – вскрикиваю я, одновременно пытаясь ослабить веревку на запястьях, но тщетно – та впивается все сильней. – Рейсте Чтения, работает не только с книгами… – Боже, дай мне сил объяснить! – Ты можешь прочесть мои мысли! Просто возьми меня за руку! Ты сразу поймешь, что я ни при чем!

– Взять за руку? – повторяет он недобро. – Взять за руку судью? Думаешь, я на это куплюсь?

– Я не судья… – бесслезно рыдаю я, отступая.

– У тебя память судьи. А значит, и кровь судьи. Всех этих людей убил судья. Тот, кто должен был их защищать!

Матиаш кидается ко мне. Я разворачиваюсь и бегу, не разбирая дороги, пролетаю через весь этот чертов коровник, кидаюсь к двери, за которой – лестничная клетка. Выщербленные ступени уходят вверх и вниз. Времени нет – я устремляюсь в подвал, будто что-то влечет меня туда, хотя, скорее всего, это западня. На пути вырастают железные прутья решетки. Я протискиваюсь между ними с невиданной ловкостью, приходится выпустить из груди весь воздух и втянуть живот. Джинсовая куртка трещит, и плечам становится слишком свободно. Я обдираю руки, но боль придает мне сил – если в спину воткнется нож, будет в разы больнее. Я не хочу этого знать, не хочу, не хочу, не хочу. Матиашу здесь не пролезть, понимаю я и нахожу в себе силы оглянуться. Сердце ошалело пропускает такт – он отпирает висячий замок. Проклятый ненормальный чувствует себя здесь как дома! Выигранных секунд жизни хватит только на молитву. Я по инерции продолжаю бег. Зарешеченные светильники на стенах зияют пустыми патронами. В конце коридора виднеется узкое подвальное окно, в которое я не смогла бы даже голову просунуть. Двери, двери, двери… Где-то здесь может быть операционная, в которой отдал Бескову кровь, а Богу – душу мой далекий предок Рихард Кляйн. Под самым оконцем я упираюсь в стену. Последняя дверь с притолокой на уровне груди. Между створкой и косяком зияет щель. Скорчившись в три погибели, я ныряю туда за миг до того, как Матиаш сотрясает подвал звуками моего имени.

В левую ладонь вонзается невидимый гвоздь. Я не могу зажать руками рот, поэтому до крови прокусываю губу, чтобы не взвыть в голос и не выдать себя.

– Есения! – умоляюще выкликает Матиаш. – Прости, ну прости меня! Сам не знаю, что на меня нашло. Давай просто поговорим!

Поговорим, думаю я, тяжело и шумно дыша, втроем поговорим: ты, я и твой охотничий тесак.

– Есения, – громко произносит он у меня за спиной. Боль в ладони плавно стихает – как всякий раз, когда я оказываюсь в Убежище.

– Есения, выходи! Тебе не убежать!

Это мы еще посмотрим.

– Спасибо, бабуль, – шепчу я, глядя в низкий темный потолок, и начинаю спускаться. Матиашу сюда не попасть. У него нет ключа.

Пока я нащупываю ногой ступень за ступенью, глаза понемногу привыкают к темноте, и в ней проступают очертания стен, которых почти касаюсь плечами – до того здесь тесно. Лесенка упирается в квадратный каменный мешок с железными полками вдоль стен. Я шарю взглядом по сторонам в поисках выключателя и нахожу круглую кнопку слева от входа. Вероятность, что, вместо того чтобы зажечь лампу, я пущу газ, по-прежнему существует, однако я смело вдавливаю выключатель онемевшими пальцами и щурюсь от света. Бункер Вильгельма Рауша моему появлению не удивлен.

Полки заняты ящиками. Их здесь десятки, и в каждом мне представляются несметные богатства покойного гауптштурмфюрера Рауша – произведения искусства, те самые «эрбштуки», которые понемногу переправляла в Убежище бабушка. У меня еще будет возможность это проверить, а прямо сейчас я проявляю чудеса акробатики: согнув спину, перешагиваю через петлю связанных рук сначала одной, затем второй ногой и выпрямляюсь, с ужасом рассматривая ставшие фиолетовыми кисти. К счастью, встречи с кованым углом одного из ящиков веревка не выдерживает, и вот уже я с криками бегаю от стены к стене, размахивая руками в эпилептическом танце – но даже это стократ приятней, чем получить в спину нож.

Будь я судьей или хотя бы рейстери Дверей, как Терранова, то уже посылала бы прощальные поцелуи и этому каменному мешку, и спятившему экскурсоводу, который все еще шляется по коридорам в надежде меня найти. Но я ни то, ни другое, так себе человечишко, ни о чем, одни разговоры. И ящики эти оказываются накрепко заперты, и непонятно, как долго я протяну здесь без пищи и воды, и эйфория спасения покидает меня так же стремительно, как началась.

Тупик, понимаю я, расхаживая вдоль полок – получается ровно три шага в одну сторону и три в другую. Туп…

Третий рейсте темнеет прямо над выключателем.

Ну конечно, не на самолете же она сюда летала!

За дверью раздается грохот. Матиаш снова что-то кричит, но мне уже не до него. Я готова целовать сделанный бабушкиной рукой знак, но вместо этого накрываю его ладонями и начинаю молиться, потому что больше ничего не умею. Мне вспоминается танец с Террановой в сгоревшем доме. То, как скользили его руки по моим рукам, и каким странным казалось то, что он делает, но он все делал правильно, и рейсте вздрогнул и задышал, а потом мы впервые попали в Убежище, а потом он сидел у стены, вытирая кровь, и объяснял про гауптштурмфюрера, а потом вынес меня из пожара. Кажется, все это было в какой-то предыдущей жизни. И будто вовсе не с нами. Острая тоска, от которой вскипают слезы, окрашивается зеленью. Крик Матиаша переходит в вопль. Я проваливаюсь вперед мгновением раньше, чем задохнуться от дыма, переполняющего легкие, и выкашливаю его уже на другой стороне. Но не в Убежище. Меня окружают гробы.

Саркофаги, поправляю я себя, хотя от этого ничего не меняется. Каменные саркофаги, пятеро в ряд. Бабушка оставила рейсте на стене чьего-то фамильного склепа и, стало быть, отсюда она и попадала в «Унтерштанд». Довольно странный выбор… я обхожу скромные постаменты по кругу и в поисках подсказки читаю надписи и даты на табличках. Трое усопших носили фамилию Хедегюш, оставшиеся – Борош и Борошне, были, видимо, следующим поколением того же семейства. Лаура Борошне упокоилась последней, впрочем, все это совершенно не отвечало на вопрос о том, что здесь делала бабушка, а уж о том, что теперь делать мне самой – тем более.