Прыжок в прошлое - Сергей Шхиян

Это речение я понял вполне «чисто конкретно». Шарлатан жаловался, что я не дал ему загубить невинную дунину душу во славу дьявола и лишил его гонорара. Однако на этом обвинения в мой адрес не кончились. Следующим челобитчиком оказался приказчик из «Галантереи», в которой я покупал Але подарки. У него были причины жаловаться на меня за рукоприкладство, но он предпочел уголовному духовный донос и обвинил меня в хуле на идеалы, о которых я не имел ни малейшего представления.

Суд, судя по всему, был если не правый, то скорый, вроде «тройки» сталинских времен. Доносчик бездоказательно обвинял, и ему верили без вопросов.

Ничего необычного в этом не было. Меня удивляло другое: почему толстяка называли «Великим Магистром». Весь антураж сборища был подчеркнуто русским, без элементов «варваризма», то бишь европейского влияния. Единственным «импортным» предметом из всего, что я видел, оказалась облюбованная мною сабля. И то она была явно не европейского, а восточного происхождения. Сколько я помнил, магистрами назывались главы религиозных западноевропейских орденов, и как это соотносилось с отечественным сатанизмом, мне было непонятно.

Когда Магистр отпустил приказчика, повторилась сцена предыдущего суда.

Разница была только в том, что моя судьба не вызвала интереса у двенадцати «апостолов», и они во время обвинений в мой адрес, не слушая истцов, переговаривались между собой.

Приговор, правда, от этого не поменялся и оказался так же краток и непонятен. После председателя все члены произнесли слово: «Жертва».

На этом торжественная часть была закончена, и поступило предложение помолиться. Все присутствующие, включая толстяка, встали со своих мест и опустились на колени то ли лицом к дверям, то ли спиной к перевернутому распятию.

Когда все, включая стражников, встали на колени, раздался звук бубенчиков, и мои знакомые карлики, сменившие свои шутовские тряпки на стандартные балахоны, ввели в помещение самого обыкновенного козла. Раздалось дружное песнопение, и все молящиеся начали отвешивать поклоны мирно стоящему животному.

Козел никак не реагировал на происходящее. Он был крупнее обычных особей своей породы, откормлен и ухожен. Его рога оказались вызолочены и украшены разноцветными лентами.

На нас с монахом никто не обращал внимания. Стараясь не звякать цепью, я осторожно снял свой пояс смирения и бочком, по стеночке двинулся к месту, где находилась заветная сабелька. Она просто висела на костыле, вбитом в стену, на перевязи ножен. Изменив первоначальному плану взять лишь один клинок, я снял оружие вместе с ножнами и так же тихо вернулся на место. Похоже, что поглощенные своим нелепым ритуалом молящиеся не заметили моих рискованных манипуляций. Я попробовал, легко ли клинок выходит из ножен, и спрятал оружие под халат. Слишком опасно было вешать саблю на перевязь: для этого мне бы пришлось скинуть свою парчовую хламиду, — поэтому я просто засунул ножны за брючный ремень. После этого вернуть на место обруч оказалось довольно трудно. Втянув, насколько возможно, живот, я все-таки свел вместе железные концы и закрепил их замочной дужкой. Внешне все выглядело в точности, как прежде, но теперь сабля больно врезалась в бок, а обруч — в поясницу.

Монах, казалось, не обращал на мои действия никакого внимания, он по-прежнему истово молился и осенял крестным знамением заблудших и отступивших от заповедей Всевышнего.

— Эй, батюшка, — окликнул я его, — тебе помочь освободиться?

Чернец посмотрел на меня сияющими восторгом огненными глазами и перекрестил.

— Пусть кровь невинных агнцев очистит грешные души! — сообщил он мне.

«Ну, это дело на любителя», — подумал я и оставил мученика в покое.

Гуманизм гуманизмом, а возиться с его оковами на глазах у толпы сумасшедших фанатов мне не очень хотелось.

Козлиные фэны продолжали горланить песни, а факелы, которые никто не менял, догорали. Наступал момент «икс», я приготовился снять свой обруч и по-английски, без прощания, покинуть почтенное собрание, но тут новое происшествие спутало мои планы.

Из сеней раздалось женское пение, и медленно, парами в горницу вступили представительницы слабого пола.

Их было столько же, сколько и балахонных гостей, то есть двенадцать. Одеты они были в рубахи выше колен — неприлично короткие для своего времени. Обходя козла с двух сторон, женщины выстроились вокруг него двумя полукружьями и встали на колени.

У дверей теперь собралось слишком много народа, чтобы можно было незаметно выйти даже в наступившей полутьме.

Песнопения теперь уже смешанного хора продолжались еще минут десять.

Наконец догорел последний факел, и где-то часы начали бить полночь. С последним ударом раздался петушиный крик, и в комнату вошли слуги с горящими факелами.

Пение смолкло. Молящиеся встали с колен и уселись за стол, с одной стороны — мужчины, с другой — женщины. Дамы сидели ко мне спиной, и я не мог видеть их прекрасных ликов.

Лица мужчин, как я уже говорил, были скрыты капюшонами.

Слуги разлили в чаши-черепа какое-то хмельное пойло, и, по знаку председателя, компания осушила их. После этого началась обжираловка. Особенно неприятно было наблюдать за этой чавкающей, гомонящей кодлой на голодный желудок.

Ни еды, ни вина хозяин не жалел. Слуги сновали с переменами блюд и винными кувшинами, гости все больше раскрепощались и начинали вести себя уж совсем непотребно. Около часа продолжалась эта оргия чревоугодия, пока хозяин не дал знак убирать со стола.

Пока одни слуги уносили объедки и «гробовую» посуду, другие втащили в комнату какое-то странное приспособление совершенно непонятного назначения.

Оно отдаленно напоминало физкультурного «козла» для опорного прыжка, только с какими-то стременами и загогулинами. Сооружение установили перед живым козлом, и гости опять затянули песню. Потом они вышли из-за стола и начали ходить вокруг рогатого кумира хороводом. Единственным, кто остался сидеть и не участвовал в примитивном танце, был толстяк-магистр. Казалось, что он задремал на своем командном месте.

Мне вся это самодеятельность осточертела до тошноты. В принципе, я был не против поглазеть на фольклорные действа, — но только не будучи прикованным к стене, не с занемевшей поясницей, и не на голодный желудок.

Я, видимо, пропустил момент, когда шеф отдал приказ. Внезапно пение и танцы прекратились, и пары разбились на две команды по половому признаку.

Двое слуг подошли к женской группе и взяли первую в цепочке даму под руки. Они подвели ее к таинственному предмету и, приподняв, раскорячили на «козле», разведя ей ноги стременами. После этого прибежали карлик и карлица и с криком и визгом стащили с женщины рубашку, выдернув шнурок, скрепляющий наряд на спине.

Теперь мне было ясно, для чего предназначалось странное сооружение.

Я отнюдь не пуританин и ничего не имею против лицезрения красивой женской плоти, но распяленная голая баба была просто отвратительна.