Окончательный диагноз - Кит МакКарти

Блументаль в своем классическом одеянии патологоанатома заканчивал инструктировать фотографов относительно необходимых снимков и одновременно наговаривал на диктофон то, что было им обнаружено при внешнем осмотре. Как и в случаях с предыдущими жертвами Потрошителя, картина была удручающей. Характерные швы вдоль торса и на шее свидетельствовали об изъятии внутренних органов. Айзенменгер тут же подошел к нижней части тела, где располагался узел, после чего с невозмутимым видом перевел внимание на чудовищную рану на голове.

— Это отличается от предыдущего, — заметил он.

— Да, — кивнул Блументаль. — Судя по всему, доктор Милрой оказал сопротивление, и, прежде чем вернуться к обычной схеме, преступнику пришлось его усмирить. Труп был спрятан в сарае, чтобы никто его не заметил. — Видя, что Айзенменгер не возражает, Блументаль осторожно добавил: — Во всем остальном все как всегда.

И это соответствовало действительности. Даже швы стали более аккуратными, как отметил про себя Айзенменгер.

— А где были внутренние органы? — поинтересовался он.

— Мозг находился на системном блоке компьютера в кабинете жертвы, — ответил Райт. — А внутренние органы лежали в холодильнике с запиской «Полдник для собаки».

— А что, у Милроя была собака? — спросил Блументаль. Ему никто не ответил, и он пробормотал, повернувшись к Айзенменгеру: — Да уж, он шутник.

— Похоже на то, — задумчиво откликнулся Айзенменгер. — Я так понял, что у Пендреда были какие-то счеты с Милроем? — обратился он к Райту.

— Да, это Милрой выгнал его из морга после того, как его брату был вынесен обвинительный приговор, — раздался громкий голос откуда-то сзади. — Он хотел, чтобы Пендреда вообще уволили, и предпринимал для этого все возможное. — Гомер опустил трубку, и вид у него был такой, словно его заставили проглотить жука-навозника. — Вы — доктор Айзенменгер, не так ли? — довольно грубо осведомился он, подходя ближе, а когда Айзенменгер кивнул, продолжил: — А как вы? Пришли в себя после встречи с мистером Пендредом?

Рана на горле у Айзенменгера уже заживала и не была заклеена пластырем. Над воротничком выступал лишь край ссадины.

— Почти, — пробормотал он в ответ.

Однако Гомер не проявил особого интереса к его ответу и тут же продолжил:

— Надеюсь, вы готовы сообщить мне, что согласны с доктором Блументалем и что все восемь убийств были совершены одной и той же рукой.

Айзенменгер поймал себя на том, что испытывает неприязнь к старшему инспектору. У него сохранились смутные воспоминания о том, что во время первого расследования тот вел себя манерно и самоуверенно, однако теперь эти качества достигли таких гипертрофированных размеров, что Гомер выглядел карикатурой на самого себя.

— Я еще не пришел к определенному выводу, — ответил Айзенменгер.

Это не могло обрадовать Гомера. Он только что получил взбучку от Колла, которому в свою очередь был сделан выговор главным констеблем. Лейтмотивом была некомпетентность, граничившая с халатностью, а в подтексте маячило вероятное отстранение от служебных обязанностей в том случае, если Пендред не будет найден в ближайшее время. И Гомеру сейчас не нужны были слишком умные патологоанатомы, отказывающиеся говорить ему то, что он хотел от них услышать.

— Ну так придите уже наконец. Это вам не развлекательные интеллектуальные игры, это расследование убийства. Людям режет глотки какой-то долбанутый маньяк.

Недостаток роста Гомер компенсировал властной манерой поведения, которую он называл «управлением кадрами». Впрочем, Айзенменгера совершенно не волновало, что на него кричит какой-то полицейский, в котором он видел лишь зловредность и кровожадность.

— Совершенно справедливо замечено, — ответил он. — И поскольку вы проявляете такую редкую учтивость, я вам скажу. Я могу ошибаться, но, на мой взгляд, не все эти убийства совершил один и тот же человек. Я думаю, мы имеем дело по крайней мере с двумя разными людьми.

Даже если бы он обвинил в этих зверствах самого Гомера, вряд ли ему удалось бы вызвать более бурную реакцию. Глаза у того расширились, и он с изумленным видом уставился на Айзенменгера.

— Что? — переспросил он.

— Эти убийства совершены не тем же самым человеком, что первые пять. — Он говорил спокойным, размеренным тоном, и от этого Гомеру становилось еще хуже. Слова Айзенменгера резали его по живому, и он снова повернулся к Исааку Блументалю.

— Я знаю, что вы придерживаетесь другой точки зрения, и вполне возможно, что я ошибаюсь, но вы просили меня поделиться с вами своим мнением…

Вид Блументаля тоже неожиданно стал кислым.

— Я не понимаю, как ты можешь…

Айзенменгер пожал плечами:

— Вы просили меня высказать свое мнение. Я поделился им с вами. Вы хотите, чтобы я представил письменный отчет?

— Нет, спасибо, — поспешно ответил Гомер. — Не сомневаюсь, что доктор Блументаль не нуждается в подсказках. Не правда ли? — Он перевел взгляд на Блументаля.

Вид у того стал совсем горестным, и он помедлил, прежде чем кивнуть.

Гомер повернулся к Айзенменгеру:

— Спасибо за помощь, больше мы в ней не нуждаемся.

И Айзенменгер понял, что приобрел в лице старшего инспектора непримиримого врага.

Вопреки прекраснодушным и абсолютно нереалистичным упованиям профессора Пиринджера, что все сотрудники отделения вернутся к работе, ничего продуктивного ни одним из них за этот день сделано не было. Известия о совершенном убийстве быстро распространились по больнице. Они растекались, как липкая тошнотворная жидкость, заполнявшая все углы и закоулки, и прежде чем в анатомическом театре урологического отделения было завершено второе обрезание, а гастроэнтерологи успели изучить состав пятидневного стула, новость уже знали все. Директор больницы, узнав о происшедшем, был вынужден принять третью за день таблетку валиума. Отделение словно замерло, окутанное влажным туманом инерции, заражавшей всех вялостью, которая препятствовала какой-либо деятельности и погружала персонал в состояние страха.

Даже Пиринджеру не удавалось следовать собственным указаниям. Большую часть первой половины дня он провел за пределами своего кабинета, сначала беседуя с директором, затем с заведующим отделением клинической патологии и, наконец, с деканом медицинской школы. Не успел он освободиться, как ему сообщили, что его ожидает сержант Райт. Эта беседа заняла еще двадцать минут, после чего было созвано общее собрание сотрудников отделения, на котором Райт сообщил, что все они будут допрошены, и предостерег их от обсуждения происшедшего с посторонними лицами.

Айзенменгер все это внимательно выслушал и учел, но чем дальше шло время и он узнавал о поверхностных беседах полиции с сотрудниками, тем больше он убеждался в том, что не сможет следовать рекомендациям Райта. С ним самим беседовал Райт. Сержант, как всегда, был вежлив и внимателен, но Айзенменгер не мог избавиться от ощущения, что тот лишь следует формальной процедуре. Он спросил Айзенменгера, насколько хорошо тот знал Милроя, когда видел его в последний раз и не сложилось ли у него впечатления, что того что-то тревожит; вполне возможно, что эти вопросы добавляли нечто в копилку познаний человечества и способствовали улучшению внутреннего самочувствия Райта, но для Айзенменгера они не значили ровным счетом ничего.