Врата огня - Стивен Прессфилд

Я чувствовал отчаянную потребность отыскать Диэнека, занять свое место рядом с ним, чтобы прикрыть его, но часть ума, еще сохранившая ясность, велела мне оставаться на месте и приносить пользу здесь.

В тесноте фаланги каждый почувствовал перемену, когда неистовый напор отхлынул, как волна, а на смену ему пришел ровный ритм убийственного военного труда, выработанный многолетними упражнениями. Чувство уходящего страха и вернувшегося самообладания было успокаивающим. Кто скажет, какой неописуемой вибрацией прилив­ный вал сражения передается по сомкнутым рядам? Каким-то образом воины почувствовали, что спартанский левый фланг у склона горы прорвал строй мидийцев. Торжеству­ющий шум пронесся буквально как шторм. Подхвачен­ный глотками лакедемонян, он многократно отдавался эхом. И враг тоже понял это. Мидийцы всем нутром ощу­тили, как обрушились их порядки.

Наконец я разыскал своего хозяина. Крича от радости, я различил его шлем с поперечным гребнем в самом перед­нем ряду. Диэнек давил на скопление мидийских копейщиков, которые уже не наступали, а в страхе пятились назад, бросая щиты и напирая на задние ряды. Я бросился к нему через открытое пространство в тылу спартанского строя – перемалывающего, вгрызающегося, наступающего. Этот клочок в тылу представлял собой единственный ко­ридор спокойствия на всем поле боя, в промежутке между рукопашным побоищем и «зоной поражения» мидийских лучников, которые пускали стрелы из тыла поверх столк­нувшихся войск в сторону эллинских формирований, ожидающих своего часа в резерве.

В этот закуток отползали мидийские раненые, объятые страхом, притворившиеся мертвыми и изнеможенные. По­всюду можно было видеть мидийцев – они валялись мерт­вые и умирающие, растоптанные и измятые, изувеченные и изрубленные. Я видел, как какой-то мидиец с великолеп­ной бородой бессмысленно сидит на земле, держа в руках свои кишки. Когда я проходил мимо, упавшая сверху стре­ла кого-то из его же соратников пригвоздила к земле его бедро. Его глаза с жалким выражением встретили мой взгляд, и, сам не зная зачем, я оттащил его на полдюжины шагов и уложил на иллюзорном островке безопасности.

Я оглянулся. Тегейцы и опунтские локрийцы, наши со­юзники, чей черед идти в бой был после нашего, опустились на колени в строю, выстроившись вдоль линии под Льви­ным камнем и составив щиты, чтобы отражать град вра­жеских стрел. 3емля перед ними была утыкана стрелами так густо, как на ежовой спине. Частокол на стене пылал, подожженный сотнями стрел с кусками горящей пакли.

Мидийские копейщики дрогнули. Как детские кегли, их плотные колонны опрокинулись назад, воины падали, и об них спотыкались другие, когда передние пытались бежать и устраивали неразбериху в порядках стоящих сзади. Зем­ля перед наступающими спартанцами превратилась в море отрубленных конечностей и искалеченных туловищ, в бес­конечное кишение ног в штанах и животов, спин людей, карабкающихся через своих упавших товарищей, в то вре­мя как другие корчились и кричали на своем языке, протягивая руки и моля о пощаде.

Побоище превзошло возможности человеческой души. Не было сил переносить его. Я видел, как Олимпий метнул­ся назад, ступая не по земле, а по ковру тел раненых и уже мертвых врагов. Его оруженосец Абатт, бывший все время рядом с ним, работал древком копья, как лодочник шестом, мимоходом опуская нижний шип в живот еще живых мидийцев. Олимпий продвинулся на открытое место, откуда его ясно могли разглядеть резервы союзников у Стены. Снял шлем, чтобы военачальники увидели его лицо, и трижды взмахнул копьем, держа его горизонтально:

– Вперед! Вперед!

С криком, от которого свертывалась в жилах кровь, они бросились вперед.

Я видел, как Олимпий с непокрытой головой остановился и посмотрел на покрытое телами врагов поле; он был поражен масштабом побоища. Потом снова надел шлем, и его лицо скрылось под окровавленной бронзой. Подозвав оруженосца, он зашагал обратно в сечу.

В тылу у обращенных в бегство копьеносцев стояли их собратья, мидийские лучники. Они стояли ровными рядами, двадцать шеренг, каждый скрывался за плетеным щитом в рост высотой, подпертым железной пикой. Эту стену лучников отделяло от спартанцев пятьдесят шагов ничей­ной земли. Теперь лучники стали стрелять прямо в своих же копейщиков, последних, кто сохранил отвагу, еще спо­собных сцепиться с наступавшими лакедемонянами. Мидийцы стреляли в спину своим же.

Им было не жаль убить даже десяток своих ради воз­можности поразить одного спартанца.

Из всех моментов высочайшей доблести, проявленной за весь этот долгий страшный день, увиденное сейчас сто­ящими на Стене превзошло все. И никто не мог сравнить это с чем-либо уже виденным под небесами. Когда спартан­цы обратили в бегство последних мидийских копейщиков, их передние ряды вышли на открытое место и оказались почти что под настильным огнем мидийских лучников. Сам Леонид, в свои немолодые годы перенесший смертель­ное побоище, одно физическое напряжение которого могло превысить возможности самого крепкого воина в расцвете сил, призвав сталь своего характера, вышел в передние ряды и велел выровнять строй и продолжать наступление. Этот приказ лакедемоняне выполнили если и не с той точностью, как проделывали на учебном плацу, но проявив дисцип­лину, невообразимую в данных обстоятельствах. Не успели мидийцы выпустить второй залп, как перед лицом у них оказался строй щитов с лакедемонским знаком лямбды под страшным слоем из грязи, ошметков плоти и крови, которая потоком стекала по бронзе и капала со свисавших из-под асписов передников из воловьей шкуры, защищав­ших ноги воинов выше колена именно от такого обстрела, под какой они теперь попали. Тяжелые бронзовые поножи закрывали икры; над верхним краем щита виднелся лишь бронзовый купол шлема с прорезями для глаз, а сверху колыхался плюмаж из конского волоса.

На мидийских стрелков надвигалась бронзово-малиновая стена. Тростниковые стрелы со смертоносной быстро­той вонзались в спартанские ряды. Охваченные страхом лучники всегда стреляют высоко, и было слышно, как стре­лы свистят над головами спартанцев и врываются в лес копий, которые воины несли вертикально. Потом стрелы кувыркались и падали в бронзовые ряды. Бронзовые нако­нечники отскакивали от бронзовых щитов, иногда их яро­стный стук сопровождался жутким чавканьем,– это слу­чалось, когда выстрел пробивал металл и дуб и наконечник входил в щит, как гвоздь в доску.

Сам я плечом и всем своим весом уперся в спину Медона, старшего по сисситии Девкалиона, чье почетное мес­то находилось в самом тылу первой колонны эномотии Диэнека. Непосредственно за строем, под его защитой, при­гнулись дудочники без оружия и доспехов, как можно бли­же к воинам заднего ряда, разве что не наступая им на пятки. Им хватало духу издавать резкий ритм авлоса. Плотно сомкнутые ряды наступали не с площадной бранью и шумом, как дикари, а в гробовом молчании, трезво, почти величаво, со смертельной неторопливостью, под пронзи­тельные звуки флейт. Дистанция между противоборству­ющими сторонами с пятидесяти шагов сократилась до трид­цати. Интенсивность мидийского огня удвоилась. Уже слышались команды вражеских военачальников, и чувство­валось, как вибрирует сам воздух, когда вражеские ряды выпускали свои стрелы со все более яростной частотой.