Плохие девочки не плачут. Книга 3 - Валерия Ангелос

— Хорошо, — кивает он.

— Отлично, — киваю я.

Вопросов множество, выбрать трудно, ведь неизвестно какие количественные и качественные лимиты установлены на откровенность.

— С ним всегда говорим по-немецки, — нарушает тишину, опять предугадав вопрос. — Негласное семейное правило. С бабушкой по-французски или по-русски, зависит от темы, обстановки, настроения.

Не «с дедом», не «с Вальтером», просто — «с ним». А от горечи в прилагательном «семейное» сводит скулы.

— Что он сказал? — впервые оказываюсь шустрее.

Фон Вейганд на краткий миг отвлекается от дороги, скользит по мне взглядом, от которого кровь мигом приливает к вискам, и отворачивается.

— Сказал, что когда начинаешь думать членом, голова отключается, — хмыкает: — Не спорю.

— Значит, надо расстаться? — прикусываю губу, сдерживаю нервный смешок, отчаянно рвущийся на волю. — В смысле, слабости мешают и все такое, не хочу быть обузой и напрягать…

— Нет, — резко обрывает он. — Если бы я хотел расстаться, то мы бы сейчас не вели эту идиотскую беседу.

— Но ты пообещал решить проблему, — пожимаю плечами, морщусь от болезненной вспышки, потому как успела забыть о плачевных последствиях фирменной хватки.

— И решу, — пальцы крепче сжимают руль, восстанавливают хрупкий контроль. — Не переживай, я никогда тебя не отпущу, а с твоими родными все будет в порядке.

— Злишься из-за Мортона? — судорожно выдыхаю и ударяюсь в бред: — Понимаю, мне не следовало ужинать с ним. Еще так явно протупить, ну, то есть пойматься на колыбельных. Нужно быть осторожнее, а я лажаю, ну, то есть ошибаюсь постоянно. Просто он сыграл на волнении и любопытстве, наговорил всякого, типа знает про важную встречу, типа ты занят и вернешься поздно, а я же ничего не соображаю. Боюсь, вдруг он сделает с тобой что-то плохое. И, вообще, какие голосования? Какие задания? Шейх?!

— Спокойно, — ухмыляется фон Вейганд. — Я не злюсь, давно привык к твоим дурацким выходкам.

Звучит мило. Радоваться или обижаться?

— Про остальное, — делает выразительную паузу. — Поклянешься молчать?

— Да, — заявляю с твердой уверенностью.

— Никому ни единого слова, — сурово прибавляет он. — Иначе наказание будет гораздо более жестоким, чем ты сможешь вынести.

Справедливое условие, ведь на моем длинном языке проще удержать раскаленное железо, чем чужой секрет.

— Согласна.

Меня долго маринуют тяжелым взором и тягостным молчанием, тем не менее, с честью прохожу проверку. Готовлюсь прикоснуться к ужасной тайне, замираю в ожидании чуда и внутренне трепещу от сладостного нетерпения.

— Это элитная организация, куда открыт доступ только избранным, — понизив голос до шепота, произносит фон Вейганд. — Попасть в ее ряды сложно, необходимо получить голоса всех членов высшего круга и выполнить определенные задания.

Ух, круто!

Затаив дыхание, жду продолжения. Из динамиков льется ритмичный трек, за стеклом проносятся автомагистрали. Дубай предстает во всем своем величественном великолепии.

Но ничего не происходит.

Совсем ничего.

— Ну? — прошу добавки. — Давай дальше.

— Всё, — коварно обламывает он и с неподдельным удивлением интересуется: — Разве мало?

— Где секрет?

Подозреваю, кого-то опять наеб*ли.

— Предлагаешь повторить? — ироничная усмешка служит мне ответом.

— Так нечестно! — восклицаю в праведном гневе, не теряю надежды расколоть непробиваемого собеседника: — Расскажи нормально, чтоб непременно с омерзительными подробностями, с жуткими деталями, чтоб было не жалко страдать, если неожиданно проболтаюсь.

— Сопоставь фрагменты и постарайся понять суть самостоятельно, — невозмутимо советует фон Вейганд.

Точная копия деда, прямо один в один. Двое из ларца, пусть не вполне одинаковых с лица, и все же сходство очевидно.

Да, на первый взгляд у них нет ничего общего кроме высокого роста. Разный цвет глаз, отличные черты лица, голоса совсем не похожи. Но мимика поражает идентичностью. То, как они двигаются, смотрят, улыбаются, нечто неуловимое, связующее звено, которое не подделаешь нарочно, не изобразишь даже спустя годы изнурительных тренировок.

Удивительно, как я не догадалась об их родстве, когда смотрела репортаж о благородном миллиардере Валленберге, щедро жертвующем на нужды общества.

— Вопросы иссякли? — насмешливый тон вырывает из пучины размышлений.

Не рассчитывай легко отделаться, всегда храню пару-тройку про запас.

Собираюсь с духом, лихорадочно тереблю нежную материю коктейльного платья, терзаю кружевной узор на подоле.

— Что твой дедушка обо мне думает?

Тяжесть горящего взгляда вынуждает закашляться.

— Скромная переводчица вместо баронессы, — сбивчиво поясняю. — Его не расстраивает такой выбор?

Авто мягко тормозит. Судя по пейзажу вокруг, в отель мы пока не вернулись, местность не выглядит знакомой.

— Его трудно расстроить, — сухо, чуть надтреснуто, непривычным тембром.

Наверное, не стоит упоминать о нацистском прошлом и еврейских корнях. Однако не умею молчать долго.

— У вас такие странные отношения, как будто… — запинаюсь, не решаюсь закончить фразу тем, о чем действительно думаю.

— Ненавидим друг друга? — фон Вейганд, гипнотизирует меня, не позволяя разорвать зрительный контакт.

— Да, — тщетно стараюсь подавить предательскую дрожь в теле, унять разбушевавшиеся эмоции.

Тонкий лед вспыхивает под босыми ступнями, неумолимо расходиться густой сетью трещин, увлекая в парализующие волны холода.

— Всякое случается. Несмотря на все события, которые могли произойти и сделать из вас врагов, вы по-прежнему семья, а в семье нужно прощать, принимать ошибки, попробовать исправить по возможности. Твой дедушка не слишком приятный человек, порой даже отталкивающий, однозначно опасный, иногда выглядит полным психом. И он так похож на тебя, — улыбка получается кривой, с нервическим оттенком. — Не в смысле, что ты тоже псих, хотя, конечно, есть немного… в общем, вас объединяет кровное родство и не только.

— Не только, — в хриплом голосе звенит безудержная ярость. — Мы не просто похожи, мы совсем одинаковые.

Фон Вейганд стискивает руль столь сильно, будто жаждет раскрошить на кусочки.

— Прости, я не…

— Что он рассказал о моих родителях? — обрывает резко, впивается взором голодного зверя, забирается под кожу, прямо в кровь, по застывшим жилам.

— Ничего, — шепчу несмело.

— Что он рассказал о моих родителях? — повторяет с расстановкой, четко выделяет каждое слово.