Очарованная вальсом - Барбара Картленд

— Могу ответить честно, — признался Ричард, — этого я не знаю. Надеюсь только на то, что фортуна будет ко мне благосклонна.

— А если нет? — ласково поинтересовался князь.

Поскольку Ричард молчал, Ванда вскочила на ноги и заговорила:

— Мы все уладим… как-нибудь! — Она прошла перед камином и опустилась на колени рядом с креслом, в котором, покачиваясь, сидел князь. — Я люблю Ричарда и больше всего на свете хочу стать его женой. Пожалуйста, дайте нам ваше благословение!

— А если я откажу?

— Вы не можете оказаться таким черствым или таким жестоким, — с горячностью возразила Ванда. — Теперь, когда Ричард рассказал вам все, вы должны были понять, что мы с ним значим друг для друга. Если вы не хотите, чтобы я вышла замуж за Ричарда, мне остается только пожелать себе смерти.

— Все это мило и довольно прелестно, — рассеянно молвил князь, думая, кажется, о чем-то своем, — но должны же вы где-то жить… что-то есть… во что-нибудь одеваться…

— Ричард найдет себе какое-нибудь место в Брюсселе.

— Какое-нибудь! Ричарду не хуже, чем мне, известно, что случаи, когда должность дается человеку, воспитанному лишь для того, чтобы быть джентльменом, большая редкость, — проворчал князь.

— Неважно, найду я себе место или нет, — твердо заявил Ричард, — я намерен жениться на Ванде. Сегодня же. Кстати, помимо того, что меня воспитывали как джентльмена, я понимаю кое-что в лошадях. У меня была практика и остался немалый опыт. Если что…

Мужчины посмотрели друг другу в глаза.

— Я запрещаю!

— А вы имеете на это право? — тихо спросил Ричард, исподлобья следя за князем — тот встал из кресла и отошел к окну. Им с Вандой тоже пришлось встать.

— Думаю, что да, — медленно ответил князь с расстояния. — Такое право у меня есть.

— Нет, нет, не будьте же так жестоки! — Ванда подбежала к Меттерниху и коснулась его руки. — Неужели вы не понимаете, что это для нас значит? Я создана для Ричарда, а он для меня. Мы любим друг друга! Неужели вы никогда не любили, если собираетесь лишить нас того, что нам дороже жизни?

Ее голос дрогнул, но князь стоял неподвижно, не глядя на Ванду. И она как бросилась в воду:

— Вы любили мою мать, я знаю это, и она вас любила! Я не понимала, как много или что вообще это значит, пока не приехала в Вену. Тут я услышала, что говорят люди… Увидела, как смотрит на меня баронесса. Она порой бормотала себе под нос очень странные вещи… И наконец я… все поняла!

Князь повернул к ней вопросительное лицо.

— Что же вы поняли? — спросил он.

— Я поняла… или подумала, что поняла… — Ванда запнулась, — я догадалась, что я — дитя любви! Вы любили мою мать… были близки с ней… Я ведь права?

Ванда сама была поражена своим безрассудством. Князь наклонился к ней, взял за подбородок и повернул ее лицо к себе. Голубые глаза заглянули в голубые глаза. И он сказал:

— Вы правы, душенька… вы — моя дочь.

Ванда негромко вскрикнула.

— Как я рада… как рада! Я думала, надеялась, что все так и будет, но мне казалось слишком большой самонадеянностью даже думать об этом. Но теперь, когда вы сами сказали, я горда… я ужасно горда назвать вас… своим отцом.

Князь наклонился, поцеловал Ванду в лоб. И перевел взгляд на Ричарда.

— Теперь вы убедились в моем праве?

— Целиком и полностью, — сдержанно отвечал Ричард.

— Естественно, — согласился князь. Он притянул к себе Ванду, обнял за талию. — Послушай, малышка. Эту ситуацию необходимо обдумать. Дай мне час — может быть, даже меньше — хорошенько подумать, не смогу ли я найти какое-то более подходящее решение, чем то, что предлагаете вы…

— Лучшего решения, чем наш брак, нет и быть не может, — пылко ответила Ванда.

— Погоди, не спеши. Речь о другом. Мне хочется придумать для вас что-то более приемлемое, чем без гроша в кармане искать прибежища по всей Европе. Все, что я прошу, — дайте мне время подумать, — с этими словами князь взглянул на каминные часы. — Я звал гостей к завтраку. Вот-вот они должны подъехать. Я прикажу, чтобы вам завтрак подали отдельно. Когда я вернусь, решение, возможно, уже будет найдено. Вы мне верите?

Ванда посмотрела на Ричарда и импульсивно повернулась к князю:

— Мы будем ждать! Но одно условие остается неизменным — мы должны обвенчаться, и как можно скорей.

Меттерних улыбнулся.

— Дайте мне час, — повторил он.

— При одном условии, — не сдавалась Ванда.

Князь поднял брови:

— Условии?

— Да, — храбро ответила Ванда. — Условие таково: когда этот час закончится, то, какое бы решение ни было принято после этого, вы будете присутствовать на нашей свадьбе… сегодня.

Князь запрокинул голову и расхохотался.

— Предупреждаю вас, Ричард, — прохохотал он и утер выступившую слезу, — вам придется всегда быть настороже и не терять бдительности, когда вы станете управлять своим домом. Чуть только зазеваетесь — она обведет вас вокруг пальца, как только что провела меня!

— Значит, вы согласны! — радостно захлопала в ладоши Ванда. — О, благодарю, благодарю вас! Я знала, что вы поймете!

Она хотела поцеловать князю руку, но он первым обнял ее и поцеловал в щеку.

— Ты бесстыдная интриганка, — проворчал он. — Не пойму, в кого у тебя такой талант?

Ванда рассмеялась и со вкусом ответила:

— Я унаследовала не только ваши глаза… папочка!

— Озорница!

Князь еще раз поцеловал Ванду и вышел из комнаты. Однако пошел он не в столовую, а завернул в свой кабинет, где достал из запертого ящика письменного стола пухлый конверт. В конверте лежало письмо на многих и многих страницах — его князь писал всю эту ночь, с вечера до утра.

Он долго смотрел на письмо. Оно было адресовано Юлии Жичи. Он закончил его писать сегодня под утро. Письмо писалось сумбурно, и в нем он был откровенен, как никогда. Сегодня ночью он понял, что без Юлии он дальше жить не сможет. Страсть разрывает его. Он думал о Юлии с безнадежностью, каким-то странным образом предчувствуя, что быть вместе им суждено недолго. Вопреки любой логике, любому здравому смыслу он был уверен, предугадывал, что вскоре настанет день, когда он потеряет ее, причем она не уйдет к другому мужчине, она умрет.

И тогда князь испугался своего одиночества, даже рядом с преданной ему законной женой, испугался, что у него не останется ничего, кроме воспоминаний о любви к Юлии.

Движимый этим страхом, он бросился поверять бумаге все, что чувствовал, о чем тосковал, чего страстно желал. Он говорил Юлии, что не может жить без нее, что клянется служить ей, хранить ей верность — не только телом, но и мыслями, и душой, как она того требовала от него.