Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины - Ольга Игоревна Елисеева

Это не только убеждение деспотичной матери. Это взгляд эпохи. Мужья подчас годились женам в отцы, и такое положение считалось правильным. Пятнадцать-двадцать лет — вот средний промежуток между датами рождения супругов. Но случалось и больше. Мемуаристка А. Е. Лабзина вспоминала: «Мать моя, оставшись от отца моего на тридцать втором году и любя его страстно, была в отчаянии, потерявши его». Между тем отец Лабзиной скончался на седьмом десятке. Саму же Анну Евдокимовну на тринадцатом году выдали замуж в 1772 году за Александра Матвеевича Карамышева, который был на 12 лет старше. «И с самого того дни я была в полной власти его. И сказано мне было, что от меня будут требовать непосредственного и неограниченного повиновения, покорности, смирения, кротости и терпения, и чтоб я не делала никаких рассуждений, а только бы слушала молча и повиновалась. Я все обещала»[380].

Иначе и быть не могло. Вспомним гневное письмо А. С. Пушкина теще Н. И. Гончаровой, пытавшейся в 1831 году настраивать Наталью Николаевну против мужа: «Обязанность моей жены подчиняться тому, что я себе позволяю. Не женщине в 18 лет управлять мужчиною 32 лет»[381]. А ведь речь о временах сравнительно мягких. Тем более эти слова прозвучали бы справедливо полустолетием раньше. В «Капитанской дочке» от имени своего персонажа поэт писал: «Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17… году. С тех пор жил он в своей симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина».

Бурхард Кристоф Миних — фельдмаршал императрицы Анны Иоанновны. В ее царствование дворяне получили право не тянуть лямку бессрочно, как это было при Петре I, а покидать службу по истечении 25-летнего пребывания. Следовательно, в деревню родитель пушкинского героя отправился только в сорок с небольшим, а если принять во внимание премьер-майорский чин, то и ближе к пятидесяти. Там он выбрал невесту из местных дворянских дочек Авдотья Васильевна Ю. могла оказаться под венцом и 17, и 15, и даже 13 лет от роду. Замуж в первой половине XVIII века выдавали рано. Е. П. Янькова говорила о браке своих родных, состоявшемся в 1745 году: «Жениху был двадцать пятый год, невесте пятнадцатый; по-тогдашнему это было так принято… Сказывали мне, что матушкина мать княжна Мещерская была двенадцати лет, когда выходила замуж»[382]. Знаменитая красавица и женщина недюжинной деловой хватки, державшая на откупе почти всю Тверскую губернию, — Агафоклея Александровна Полторацкая — вышла замуж в 1751 году, четырнадцатилетней девочкой. Когда ее сватали, няня обратилась ней со словами: «Феклуша, убирай куклы, жених приехал».

Лишь к 80-м годам осмотрительные родители начинают оттягивать срок расставания девушек с домом. Средним возрастом невест становятся 20–25 лет. Это говорит и об улучшении условий жизни российского дворянства, поскольку рубеж увядания дамской прелести заметно отодвинулся, и о развитии образования в дворянских семьях. Воспитание девушки уже не считалось законченным к 15 годам. Напротив, в столичном обществе стали поговаривать о том, что рано вывозить дочерей в свет — только прежде времени их старить.

Однако превратиться в господствующую тенденцию такое отношение не могло. В многодетных семьях обычно оставалось немало старых дев, поэтому родители старались сбыть с рук кого можно. В трудном положении оказывались провинциальные невесты, если у матери не хватало средств вывезти их в крупные города или в столицу. Девушек буквально навязывали первому встречному дворянину, случайно заглянувшему в имение. Друг А. С. Пушкина — Павел Воинович Нащокин описывал знакомство своих родителей:

«Женился он (отец мемуариста. — О.Е.) тридцати лет с лишком. Жену нашел в отъезжем поле… в Курской губернии. Любя страстно охоту, он часто потешался ею в окрестностях Курска со множеством дворян и со своими офицерами… Во время одной из таких поездок застала их буря и непогода, от которой не устояли шатры отцовского стана, а дождь залил и кухонный огонь, и провиант. Отец мой послал в бывшую на виду усадьбу с спросом расположиться на некоторое время в обширной оранжерее… Поутру пошел он в господский дом благодарить за гостеприимство». Там его встретила необычного вида хозяйка, так что с первого взгляда было не разобрать, женщина это или мужчина, переодевшийся в дамское платье. «То была моя бабушка, сказывали мне, что она имела все ухватки мужские, росту была самого большого, собой сухая, лицом мужественна, с орлиным взглядом. Отец мой, думаю, не менее поразил ее. Росту он был очень малого, в плечах необыкновенно широк, такого роду сложения, как по-русски говорят, молотками сбит. Круглая голова почти без шеи лежала на могучих плечах, как на подносе». Хозяйка недолго церемонилась с заезжим генералом, позвала дочерей и представила: «Клеопатра, старшая, петербургская, тихая, умная, скромная, учена языкам и наукам. А вот эта моя вторая… Александра, деревенщина, я ее, батюшка, сама учила, и потому она такая же дура и сумасшедшая, как я, выбирай и бери себе любую». Гость не стал отнекиваться. «Посадил всех трех в карету, повез в Курск, сопутствуя им всем своим охотничьим штатом. А на другой день по приезде скромная Клеопатра сделалась женою моего отца»[383].

Невесту нечасто спрашивали о ее желании. Петр I трижды указами 1700,1702 и 1724 годов запрещал проводить обряд венчания без ясно выраженного согласия обеих сторон. Такое упорное повторение о многом говорит. Тем не менее картина менялась медленно. Сговора между родителями бывало достаточно. Камер-юнкер Ф. В. Берхгольц описал свадьбу, происходившую на его глазах в 1722 году. На вопрос священника: «Желают ли молодые вступить в брак и добровольно ли согласились на него?» — в церкви раздались смешки присутствующих[384].

Старшие члены семейства смотрели на детей как на своего рода подданных и чувствовали полное право распоряжаться их судьбой. А молодые люди не дерзали гласно обнаруживать своего мнения. Это выходило за рамки приличий и говорило о невоспитанности. Даже когда снисходительный и образованный жених считал своим долгом осведомиться у невесты, согласна ли она выйти за него замуж, девушки дичились и пугались. Так, А. Е. Лабзина рассказывала о времени своего обручения: «Ласки моего назначенного мужа стали ко мне открытее. Но они меня не веселили, и я очень холодно их принимала, а была больше с матерью моей, и сердце мое не чувствовало ни привязанности, ни отвращения, а больше страх в нем действовал. И он, видя это, несколько раз спрашивал, по воле ли я иду за него и не противен ли он мне? Мой ответ был: „Я выполняю волю матери“, — и убегала, чтобы не быть с ним без свидетелей»[385].