Жаркое лето 1762-го - Сергей Алексеевич Булыга

ей войны не начинать, мира не заключать, казну не трогать, армией не командовать, законов не издавать и еще много разного подобного. Она те пункты подписала, приехала… И дальше говорили разное, каждый по-своему, но в конце все сходились в одном: царица принародно пункты порвала — и стала править по-старинному, самодержавно. А тех, кто пункты составлял и ей на подпись подавал, тех всех сперва на дыбу и под кнут, а после в железа и в Сибирь! И Долгорукие в Сибирь, Голицыны в Сибирь… Нет, эти в Шлиссельбург. Или в Сибирь? Иван задумался. А после даже встал, перекрестился. Потому что Анна Иоанновна, да кто же этого не знает, была царица строгая, Тайная канцелярия при ней ни дня без дела не скучала, ноздри рвали — только свист стоял! А сколько заводов в Сибири построили! А сколько народу туда заселили — своим ходом! А начинали скромно, с пунктов: имения не отнимать, живота не лишать. Так и теперь, думал Иван, расхаживая взад-вперед, Никита Иванович приехал, подал пункты, Екатерина Алексеевна их сразу подписала. А после как пошло, пошло! То есть как поперла карта, так сразу ходи ва-банк! Ну, и она сходила, взяла себе всю власть! А поначалу, небось, договаривались, что государем будет цесаревич, а она при нем регентшей до его зрелых лет. Но тут вдруг такая карта, кто удержится! И Панина в Сибирь за его пункты! И этого, как бишь его, который рядом с ним стоял, ротмистр этот, драгун… С ним тоже не возиться! Содрать с него шкуру, сварить в кипятке, скормить собакам и забыть! Вот до чего Иван тогда додумался. То есть извелся весь тогда, не находил себе места. И не то чтобы он чего-то боялся, а просто было ему очень обидно. Он же ничего для себя не искал, ничего ему не было нужно, никаких выгод, он только одного хотел: приехать и подать в отставку, жениться и уехать в Великие Лапы, и это все. А тут вдруг на тебе, сколько всего навалилось! Сперва предал царя, после царицу, после заколол невинного солдата, после снюхался с немецкими шпионами, после замышлял цареубийство, а еще до этого, в самом начале, покушался на святая святых — на государственное устройство, ибо участвовал в подаче пунктов, ограничивающих самодержавие. Иван потрогал шею, сел, взял трубку, потянул, но трубка не тянулась, не горела. Иван отложил трубку, он же не курил. Так только, иногда. И выпить тоже иногда, и только после службы.

А теперь какая служба! Теперь будут так называемые государевы работы — вечные, думал Иван. Но, также думал, унывать нельзя. Потому что вот взять того же Миниха Христофора Антоновича. Кто он был такой при полтавских героях фельдмаршалах Голицыне и Долгоруком? Рядовой строевой генерал. Но потом из-за тех пунктов с Голицыным и Долгоруким случилась беда — и Миних сразу пошел в гору, Бирон дал ему фельдмаршала. Немец немцу, разве жалко!? И Миних возымел большую силу. А после сожрал и самого Бирона, встал у самого кормила, это при младенце императоре Иоанне Антоновиче, и уже собирался произвести себя в генералиссимусы. Но тут дщерь Петрова на санях приехала, по барабану ножом х-ха! — и Миних поехал в Сибирь догонять Бирона. И пропал на двадцать лет. Думали, ему оттуда не вернуться, ему же сколько уже было, восемьдесят. Но тут дщерь умерла, взошел ее племянник, Миниха вместе с Бироном вернули из ссылки, и Бирон тихо сел под веник, а Миних вон что вытворял! И вот тут Семен прав: Миних греб бы на галере, и догреб бы до Румянцева, и вернулись бы они оба сюда, и что тут тогда было бы! Но и так, думал Иван, еще неизвестно, что будет с Минихом, может, его еще помилуют за храбрость вкупе с древними годами. Вот такие тогда были мысли у Ивана, а время шло и шло, Семен не возвращался.

А после вдруг открылась дверь, вошел Семен, встал при пороге и сказал:

— Ф-фу, какая скукотища! Не надоело тебе здесь, Иван?

Иван насторожился.

— Не надоело, говорю? — опять спросил Семен, закрывая за собой дверь и уже направляясь к Ивану.

— А что ты еще задумал? — спросил Иван.

— Я ничего, — сказал Семен, садясь рядом с Иваном.

— А он чего? — спросил Иван.

— Никита? — спросил Семен. — Никита тоже не очень чего. Не до нас ему теперь! Он же был у государыни. У государыни! — еще раз повторил Семен. — И она на него гневалась. Ну, не совсем еще гневалась, потому что, во-первых, не научились еще этому — гневаться по-настоящему, по-царски… Но и, думаю, она и после громко гневаться не будет. Такая она!

Тут Семен помолчал, посмотрел на Ивана. Иван подумал и спросил:

— За что гневалась? За пункты?

— Э! — весело сказал Семен. — Дались тебе эти пункты! Про пункты можно уже не вспоминать. Проехали пункты! — И добавил тише: — Уже в первый день проехали. Когда все это случилось, еще в самом начале, ну, когда они еще были в Казанской, присягали, Никита Иванович протиснулся к ней и говорит на ушко: матушка, а как же наш уговор, я волнуюсь, гетман тоже, также и другие братья…

— Братья? — спросил Иван.

Но Семен как будто не расслышал, продолжал:

— Он говорит: матушка, вот, я принес с собой, чтобы не делать лишней работы, секретарей не утруждать, здесь все записано по пунктам. А она улыбается, берет эту бумагу, держит ее в руках и говорит: ах, любезный Никита Иванович, вы же видите, люди просто сошли с ума, сейчас им будет не до этого, зачем им лишнее смущение, мы это им после представим, и даже в расширенном виде, а пока, говорит, извините. И х-ха!

— Что «х-ха»? — спросил Иван.

— Надорвала, — строго сказал Семен. — Свою подпись под пунктами. И говорит: ах, незадача! Но, говорит, ничего, мы к этому еще вернемся. И отвернулась от него. А там же что тогда творилось! Все же рвались к руке, все присягали. Ей, конечно. Про цесаревича забыли! Только один раз, и это уже в Зимнем, она вышла на балкон, это между тостами, и подняла его на руки, показала толпе. Как игрушку. И это все.

— А пункты что? — спросил Иван.

— Он их увез с собой, — сказал Семен. — И больше о них не вспоминал. И она тоже. А сегодня утром его вызвала и, когда они одни остались, говорит: а где наши пункты, вы их привезли с собой? Он говорит: зачем? Она: ну, мало ли. Он