Наследник Тавриды - Ольга Игоревна Елисеева

Волконский пришел утром. Они никогда не были друзьями. Без царя в голове, но с пылким сердцем, Серж слыл игрушкой сначала в руках Орлова, потом Пестеля. Отправляя его в Одессу, последний дал инструкции не только насчет Пушкина. Наместник был для тайного общества фигурой желанной. Напрасно генерал ворчал, что ни одному слову графа нельзя верить:

— Он ненасытен в тщеславии, неблагодарен, неразборчив в средствах и мстителен.

Все эти качества не были в глазах Пестеля чужды истинному заговорщику.

— Вы должны с ним поговорить, — отрезал полковник. — Нам необходима поддержка в Одессе.

План, который разрабатывал Павел Иванович для 2-й армии, имел один недостаток — слабые тылы. В случае неудачи необходимо было подготовить пути к отступлению. Одесса — единственный порт, свободный от военных судов. Зона открытой торговли. Много иностранных кораблей, их приход не вызывает подозрений. Можно попытаться занять город силами поселенцев Витта. А если тот изменит? Нужна страховка.

— Зная ваши неприязненные отношения, я бы не послал вас, — внушал Пестель. — Но вы — единственный человек его круга.

Проклиная судьбу, Серж поплелся. Запиской он попросил Воронцова принять его в неслужебное время. Михаил Семенович согласился, хотя и без удовольствия. Разговор сначала шел об отвлеченных предметах. Чудесный климат. Усталость от службы. Окружающая нищета. За десять лет разорение от войны так и не изгладилось. Торговые обороты падают, налоги растут. Семь коров тощих съели семь коров тучных…

— Чего вы хотите, князь Сергей Григорьевич? — наконец спросил наместник. — Не пора ли перейти к делу?

Серж уже раз десять показывал Воронцову масонские знаки, но тот не ответил ни на один. Не может быть, чтобы не понимал. Опасался. В каком градусе откровенности с ним можно говорить?

— Ваше имя связывают со всем, что было в армии либерального, — начал гость. — Если в государстве произойдут коренные перемены, вы не сможете остаться в стороне.

— О какого рода переменах речь?

— О самых радикальных.

— Риеги с Лувелями спать не дают?

Волконский не ожидал от собеседника такого ядовитого тона.

— Судьба России вряд ли отделима от судьбы Европы. Но наше место не в Священном союзе.

— Но и не в одной компании с побитыми угольщиками.

— Рано или поздно…

— Лучше поздно.

Они несколько секунд смотрели друг на друга.

— Вот каких вы теперь держитесь взглядов? — с легким презрением бросил Волконский.

— Я взглядов не менял, — возразил Воронцов. — Но не понимаю, почему у вас из необходимости реформ вытекает гражданская война?

— Есть способ избежать резни. Молниеносный захват власти. Жесткая диктатура…

Губы Воронцова сложились в горькую усмешку.

— Вы проиграете.

— Почему? — гость насупился. — Россия не Испания. Если у нас разгорится военная революция…

— Именно поэтому.

Бендеры.

Утром следующего дня Воронцов отбыл к Сабанееву под Бендеры. Иван Васильевич жил на хуторе. Граф диву давался, как друга раскормила жена! Поперек себя шире. Однако бодрости генерал не терял, пил заметно меньше и поминутно отвлекался на детей, которые без его хозяйского окрика норовили поставить дом на трубу. Поначалу Пульхерия Яковлевна спряталась от знатного гостя, но потом вышла и приняла наместника как положено — ухой, шаньгами и поросенком с гречневой кашей. Радостно и светло было на жаркой от бессарабского солнца веранде. Вокруг хутора ветер клонил поспевавшую рожь. Здесь по пословице — посади ось, вырастет тарантас.

— Славно ты устроился, — похвалил Михаил, когда семья отобедала и мужчины остались одни.

— Не жалуюсь, — солидно отвечал генерал. — Табачку не пожуешь? Свой. Сам сеял.

— Нет. Ты же знаешь, запаха не переношу.

Воронцов встал и прошелся по веранде. Сабанеев смотрел на него, чуть прищурившись, как сытый кот.

— Что-то неладно?

Михаил повернулся на каблуках.

— Скажи ты мне, Иван Васильевич, если у нас заварится каша, как в Испании, что делать?

Сабанеев вздрогнул. Сонливая лень мигом слетела с него.

— Исполнять присягу.

Воронцов затряс головой.

— Когда государь сам толкает нас к измене?

— Бог ему судья. — Иван Васильевич отломил от плитки табака угол и засунул его в рот. — Делай, что должен. И ни о чем не тужи. Мы-то с тобой, кажется, где только ни были, всего насмотрелись. Неужели страшно?

— Страшно, — не стал лукавить Воронцов. — Порой так страшно, что ночей не сплю. Сижу, работаю, вдруг подступит, и не знаю, стоит ли дальше делать. Или собрать семью, посадить на корабль и прямым ходом к отцу в Англию. Ради чего я дороги строю? Скважины долблю? Завтра придут, все разграбят и меня же на первом фонаре вздернут.

— Не годятся такие мысли, — строго остановил его Сабанеев. — Надо будет, повоюем. Бог милостив. Ты можешь семью отослать. А другие?

— То-то и беда. Ко мне приходил Серж Волконский.

— Я про него знаю, — кивнул генерал. — У нас их целое гнездо. Только, когда настанет час, накрыть его не составит труда. Потому как нет у них силы. Одни разговоры. И с разговорами они приходят. Аки бесы в душу. Надо уметь сказать «нет».

Воронцов растер ладонями лицо.

— Я сказал.

— Ну и молодец. — Сабанеев хлопнул друга по плечу. — Давай чай пить. Пульхерия Яковлевна, а не осталось ли яблочного пирога?

Октябрь 1824 года. Берлин.

В Берлине Николаю Павловичу всегда светило солнце. Они с Шарлоттой останавливались в Шарлоттенхофе, и совпадение имен неизменно приводило их в восторг. В Сан-Суси эти двое впервые увидели друг друга. Долговязый, худой и взъерошенный юноша. Ей сразу захотелось его причесать. А ему — быть причесанным этой аккуратной чистенькой девочкой, которая хлопала белесыми ресницами и повторяла: «Вы в любой момент можете передумать».

Ха! Он не передумал. Во-первых, потому что думали за него. А во-вторых… потому что принцесса сразу приняла строгий план семейного счастья, который Никс изложил ей с самым серьезным видом.

— Много детей и никаких секретов друг от друга.

Жених был нескладный. Но в нем сквозило столько нерастраченной любви, что принцесса тут же подставила ладошки. И Никс с готовностью отдал тепло, на которое никто не претендовал.

Их поженили не сразу. Великий князь четыре года ездил в гости. Подружился с братьями. Пришелся по сердцу отцу. Невеста хлебнула полную чашу волнений, когда император Александр отправил Николя в Лондон и там вокруг царевича закружили марьяжный хоровод родные принцессы Уэльской. К этому моменту его уже называли самым красивым принцем Европы. А Шарлотта так и осталась беленькой и худенькой. Но он вернулся к ней.