Тайна апостола Иакова - Альфредо Конде

Эулохия, судя по всему, еще не приехала. Во-первых, он не замечал ее присутствия в квартире, а кроме того, она не позвонила ему из аэропорта, как обычно делала, когда возвращалась домой из какой-нибудь поездки.

Он уже совсем было водрузился на свой замечательный трон домашнего правителя, коим в действительности он, разумеется, не был, — еще чего не хватало! Просто это был единственный уголок в квартире, на который никто, кроме него, не претендовал и где он всегда мог спокойно отдохнуть под негромкое урчание телевизора. Итак, он уже вознамерился занять свое любимое место и включить телевизор, как увидел, что на подлокотнике кресла сидит карликовый йоркшир Эухении и внимательно смотрит на него блестящими глазками, всем своим видом изображая предполагаемое дружелюбное виляние хвостом.

Комиссар решил, что песик ему не помешает, он даже готов посадить его на колени и почесать за ухом, продолжая переваривать в голове свои последние изыскания и вызванные ими мысли и чувства.

С этим намерением он протянул руку, чтобы погладить собачку и не дать ей покинуть свою привилегированную наблюдательную вышку, с которой она обозревала мир, не догадываясь о том, что и за ней тоже могут наблюдать. А за ней действительно наблюдали.

Протянув руку, Андрес с ужасом обнаружил, что на его любимом месте в кресле, свернувшись клубочком, но при этом воинственно подняв голову, возлежит полутораметровая рептилия Эухении, вид которой заставил его в тысячные доли секунды отдернуть руку.

Однако этого мимолетного инстинктивного движения оказалось достаточно, чтобы вызвать раздражение у ползучей твари, которая приготовилась действовать. Тогда Андрес рефлексивным взмахом руки, словно хлыстом, отшвырнул подальше неполных полкило смертной оболочки песика, которого змеюка, решительно разинув пасть, со всей очевидностью вознамерилась заглотнуть, несмотря на годы мирного сосуществования.

Отчаянный лай собачонки, вызванный охватившей ее паникой и болью от удара, эхом отозвался по всему дому, а питон, вероятно тоже испытавший шок, снова свернулся клубочком на сиденье кресла и замер, всем своим видом демонстрируя кротость и умиротворенность.

В эту минуту в гостиную ворвалась Эухения с намерением узнать, что происходит. Ее крики тотчас заглушили лай песика.

— Что такое, что ты ей сделал? Животное! Какая же ты скотина! — кричала она Андресу, устремившись на помощь дрожащему кусочку плоти, который, на взгляд Андреса, был и не собакой вовсе, а волосатой крысой с бантиком. — Иди сюда, моя радость, иди ко мне!

И тут среди упреков Эухении и безуспешных попыток комиссара объяснить, что произошло, среди криков и ругани неожиданно возникла Эулохия, которая первым делом обняла дочь; та же, не раздумывая, резко оттолкнула ее.

— Что ты делаешь, ты же ее раздавишь! — сказала Эухения, имея в виду бедную псину, дрожавшую у нее на руках.

И вот наконец в условиях относительного спокойствия, наступившего с появлением матери семейства, комиссар предстал перед судом, который вынес свой вердикт. Суд этот был созван с той же поспешностью и скоростью, с какой, как ему объясняли в детстве, наступает Страшный суд: в тот самый момент, когда душа весом в двадцать один грамм покидает тело, в котором она до этого обитала.

Суд был суров, но Эухения вдруг хлопнула себя по лбу и воскликнула:

— Черт! Я же действительно забыла сегодня дать ему морскую свинку!

Осознав свою ошибку, она обняла Андреса и расцеловала, прося прощения, в то время как ее мать наблюдала за сей странной сценой с неописуемым восторгом. Затем Эухения забрала питона с временно узурпированного им места и отнесла в террариум, откуда, по всей видимости, ранее вытащила исключительно забавы ради.

Когда Эухения со змеей удалилась, Эулохия положила песика на диван и обняла Андреса.

— Прости ее, ты же знаешь, как она его любит.

— Ты как нельзя вовремя, — ответил комиссар.

После чего уселся наконец в свое любимое кресло, предварительно взяв с дивана собачонку, чтобы погладить ее и пощекотать за ухом, как он и собирался сделать с самого начала. Ведь комиссар был человеком твердых принципов и не любил отказываться от своих первоначальных намерений. А разговор о чудесном обращении Сальвадора в веру он прибережет до лучшего времени.

Вторник, 4 марта 2008 г., 22:30

Комиссар Салорио безуспешно боролся с желанием съесть хоть что-нибудь. Это была обычная битва, которую он проигрывал чаще, чем ему этого хотелось, но на этот раз он решил непременно выйти из нее победителем. Андрес понимал, что в его теперешнем крайне озабоченном состоянии он наверняка не сможет ограничить себя в еде, и расплатой за это будет беспокойная ночь, проведенная в кошмарах, самым ужасным из которых может быть, например, такой: Эулохия от него уходит, а потом ее заглатывает огромный питон, шея которого возникает из ее ног, да и он сам — это, собственно, она и есть.

Сидя в кресле, Андрес продолжал машинально поглаживать песика, который, немного поворчав после всего пережитого, по всей видимости, осознал, что ему удалось отделаться малой кровью, и был счастлив вновь почувствовать себя в полной безопасности.

— Рано или поздно, — сказал Андрес, — собаки становятся похожими на своих хозяев.

В это мгновение в комнату заглянула Эухения и, увидев картинку, показавшуюся ей идиллической, не удержалась и обратилась к своей матери.

— Видишь, Эулохия? А потом этот нахал будет говорить, что у Петрушки нет души! — воскликнула она, корча недовольное личико и надувая губки.

— Это у вас с матерью нет души, а собаку оставьте в покое, — заметил комиссар, ставя бесценное животное на пол.

Все это время он пытался восстановить над собой контроль, и, надо признать, последний выпад Эухении, а также терапевтический эффект от поглаживания собаки окончательно привели его в норму, и он пришел к выводу, что совершенно спокоен, полностью владеет собой и может нести ответственность за свои поступки, а посему то, что он собирается сделать, будет следствием не эмоционального порыва, а серьезного и взвешенного решения. В конце концов, Карлос Сомоса был его приятелем, и как Диего Деса, так и Андреа Арнойа поймут, почему он нарушил свое собственное распоряжение, решив позвонить профессору, чтобы предупредить о деликатности положения, в котором тот в настоящий момент пребывает, а также обсудить создавшуюся ситуацию.

Комиссар все еще колебался, когда брал трубку. Кого он хотел успокоить этим звонком, своего друга или самого себя? Признав, что скорее себя, он набрал номер Карлоса Сомосы и поднес трубку к уху.

— Ты где сейчас? — спросил он, едва услышал ответ Сомосы. При этом он машинально вновь взял на руки песика и стал его поглаживать. До этого тот все время терся об его брюки, требуя ласки.

— Да здесь, дома, и мне так худо, что дальше некуда. Благоверная отправилась на ужин с подругами, а я, видимо, съел что-то такое, отчего меня просто выворачивает наизнанку. Самое любопытное, что я совершенно не помню, чтобы ел что-нибудь такое, — ответил ему Карлос Сомоса совершенно больным голосом.