Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века - Алиса Ганиева

Режиссер Всеволод Пудовкин, ученик ее предыдущего любовника Кулешова, оказался совершенно глух к Лилиным чарам. Бывший химик создавал шедевр за шедевром. Сначала на экраны вышла «Мать», потом «Конец Санкт-Петербурга», а следом «Потомок Чингисхана» (по Осиному сценарию). Каждый фильм — достояние мирового масштаба. Пудовкин был высокий, эффектный и, хотя и вышел из крестьян, прекрасно владел французским, играл в теннис. С женой, актрисой Анной Ли, он уже не жил. В общем, тут бы им с Лилей и закрутить горячий роман… Но Пудовкин ее избегал и на соблазнения не поддавался. В отчаянии Лиля совершила вторую попытку покончить с собой — выпила лошадиную дозу веронала, но ее успели откачать. От отравления она отходила несколько месяцев.

Свою сердечную драму Лиля поверила Маяковскому, но тот, не дослушав, вышел из комнаты. Поэт всегда очень болезненно реагировал на любое упоминание самоубийства, потому что сам о нем постоянно думал. К примеру, Якобсон вспоминал, что как-то раз, сразу после революции, ужинал с семьей-троицей, и тут Осип Максимович стал рассказывать, как вдовец Антонины Гумилиной пытался впарить ему ее рисунки с Маяковским (видно, те самые, где Маяковский с копытами). «А Лиля, которая не знала подробностей, говорит: “А что такое?” — “Она покончила с собой”. И Маяковский, с таким напускным цинизмом: “С таким мужем нельзя не покончить с собой”. С таким каким-то крутым цинизмом, и сразу разговор перешел на другую тему»[329].

В общем, говорить о больной мозоли поэт не любил, к тому же выслушивать про то, что твоя возлюбленная чуть не отправилась на тот свет от тоски по другому мужчине, согласитесь, не очень приятно.

Пудовкин Пудовкиным, но у Лилиной депрессии была и другая причина — Татьяна Яковлева. Правда, началось, как ни странно, с Элли Джонс. Будучи в Париже, Маяковский столкнулся с одной нью-йоркской знакомой, которая сообщила, что его Елизавета Петровна тоже находится во Франции — в Ницце. Маяковский тут же собрался на юг и провел с двумя Элли (Хелен Патрицию тоже сокращенно звали Элли, как и ее маму) четыре дня. Это был единственный раз, когда он видел дочку. Причем интимной близости между Маяковским и Джонс не было — обжегшись один раз, она очень боялась забеременеть снова, тем более что их отношения были обречены.

Но встреча с отцом ребенка совсем разбередила душу молодой матери. Три года назад, расставшись с поэтом на пристани в Нью-Йорке, она с горя отрезала свои тяжелые каштановые волосы (дочь до конца дней хранила ее косу). Теперь, после новой встречи, Маяковский снова снился ей. Она всё надеялась, что, уладив дела в Париже, Владимир Владимирович вернется к ним в Ниццу. Но он не возвращался, мало того, замолчал совершенно. Элли изнервничалась, вздрагивала от каждого звука шагов в коридоре — а вдруг он? Да и дочка то и дело выбегала на балкон в ожидании «Володиного» автомобиля. Без толку — Маяковского и след простыл.

А случилось вот что. В день возвращения поэта в Париж, чуть ли не с вокзала, Эльза, жалуясь на зубы, потащила его к доктору Сержу Симону в качестве сопровождающего. Пока они ждали приема в докторской гостиной, туда же с жалобой на затянувшийся бронхит зашла сногсшибательная красавица-эмигрантка Татьяна Яковлева. Маяковского она сразу же узнала, да и тот был наслышан о девушке. Между ними пробежало электричество. Они влюбились.

Дочь дворянина-авиатора, получившая прекрасное образование, недавно эмигрировала из Пензы, бежав от нищеты и голода. Родители ее развелись, отец перебрался в США, где скатился до чернорабочего, а новый муж матери, состоятельный антрепренер, в революцию разорился, заболел туберкулезом и скончался. Помог Татьяне живший в Париже родной дядя, художник Александр Яковлев. Андре Ситроен, владелец одноименной фирмы, пособил с оформлением документов на выезд Татьяны во Францию для лечения — она страдала болезнью легких, видно, подцепив ее от покойного отчима.

Поздоровев на юге Франции, Татьяна приехала в Париж, где сразу же произвела фурор своими длинными ногами, блестящим образованием и остроумием. У нее были чудесная память на стихи, натуральные белокурые волосы и потрясающая аристократическая стать. В Париже сбежавшая из СССР дворянка стала работать манекенщицей Дома Коко Шанель, немного снималась для немого кино и рекламировала чулки — по всему городу висели плакаты с ее изображением.

Встреча со знаменитым Маяковским не была для пензенской беглянки чем-то из ряда вон выходящим — она и без того вращалась в светских кругах: каталась на пролетке вместе с Коко Шанель и ее любовником великим князем Дмитрием Павловичем, играла на фортепиано в четыре руки с композитором Сергеем Прокофьевым, дружила с писателем Жаном Кокто… Когда через несколько лет гомофобная полиция нравов арестует в тулонском гостиничном номере Кокто и его любовника, начинающего актера Жана Маре, Татьяна с подругой полетит к ним на выручку и будет врать блюстителям нравственности, что мужчины, запершиеся вдвоем в будуаре, просто ждали ее с подругой. Ложь сработает — в тюрьму никого не посадят.

Вокруг Татьяны, конечно, вились поклонники: лошадник и богатей Леон Манташев, молодой дипломат виконт Бертран дю Плесси, певец Федор Шаляпин, шансонье Александр Вертинский, какой-то из принцев Бурбон-Пармских — в общем, целая стайка молодых и старых интеллектуалов и прожигателей жизни. «И за мной стали ухаживать все, кто не был педерастом, — рассказывала потом Яковлева своему другу-эмигранту Геннадию Шмакову. — Я сразу имела большой светский успех, меня много приглашали»[330]. Но девушка не спешила бросаться в омут страстей — изучала искусство, зарабатывала в качестве манекенщицы и, поучившись у шляпницы, начала изготавливать и продавать шляпы.

Встречу с Маяковским, конечно, подстроила Эльза. Она периодически подкидывала поэту девушек в качестве гидов и переводчиц. В одиночку с не знающим языков поэтом, нередко насупленным и хмурым, да еще и с бесконечным списком поручений от Лили, она не справлялась.

А тут подвернулась Татьяна — русская, эффектная, да и в поэзии разбирается. Увидев ее впервые, Эльза воскликнула: «Да вы под рост Маяковскому!» — и, по собственным словам, из-за этого «под рост» для смеха их и свела.

Она и подумать не могла, что Маяковский влюбится не как обычно, мимоходом, а всерьез, и позже писала с плохо скрываемой неприязнью: «Татьяна была в полном цвету, ей было всего двадцать с лишним лет, высокая, длинноногая, с яркими желтыми волосами, довольно накрашенная, “в меха и бусы оправленная”… В ней была молодая удаль, бьющая через край жизнеутвержденность; разговаривала она, захлебываясь, плавала, играла в теннис, вела счет поклонникам… Не знаю, какова была бы Татьяна, если б она осталась в России, но годы, проведенные в эмиграции, слиняли на нее снобизмом, тягой к хорошему обществу, комфортабельному браку. Она пользовалась успехом, французы падки на рассказы эмигрантов о пережитом, для них каждая красивая русская женщина-эмигрантка в некотором роде Мария-Антуанетта…»[331]