Штамм. Начало - Чак Хоган

Из того сна, что разбудил ее, она помнила только одно: Герман, ее недавно умерший муж, вернулся к ней из мертвых. Произошла ошибка; этой странной трагедии, что произошла с пассажирами и экипажем рейса 753, в действительности не было, и Герман прибыл к двери черного хода их дома в Шипсхед-Бей с улыбкой на лице – улыбкой типа «а ты думала, что избавилась от меня?» – в ожидании ужина.

На людях Глори играла роль скромной, скорбящей вдовы и собиралась играть эту роль во время расследования и судебного разбирательства. Она никому не собиралась рассказывать, что полагает подарком судьбы трагические обстоятельства, забравшие жизнь ее мужа, с которым прожила тринадцать лет.

Тринадцать лет семейной жизни. Тринадцать лет оскорблений и побоев, в последнее время все чаще и чаще в присутствии их мальчиков, девяти и одиннадцати лет. Глори жила в постоянном страхе перед переменами настроения мужа и даже позволяла себе (только в мечтах, ни о какой реальности речь не шла) задаться вопросом, а не следует ли ей забрать мальчиков и уехать, пока он навещал умирающую мать в Гейдельберге. Но куда она могла уехать? А главное, что бы он сделал с ней и с мальчиками, когда нашел бы их? И она знала: он – найдет.

Но Бог проявил милосердие. Наконец-то ответил на молитвы. Спас ее и мальчиков. Убрал черную тень, которая столько лет накрывала их дом.

Она поднялась на второй этаж, посмотрела на крышку чердачного люка, на болтающуюся веревку, которая позволяла опустить крышку.

Еноты. Они вернулись. Герман поймал одного на чердаке. Вынес обезумевшего от страха зверька во двор и при детях устроил показательную казнь.

Но это уже в прошлом. Теперь ей бояться нечего. До прихода детей из школы оставался час, и Глори решила подняться наверх. Все равно хотела просмотреть вещи Германа. Старые вещи собирали по четвергам, почему бы не успеть к этому дню?

Ей требовалось оружие, и прежде всего в голову пришла мысль о мачете Германа. Он купил его несколько лет назад и держал в запертом сарайчике, примыкавшем к дому. Когда Глори спросила его, зачем покупать мачете, вещь, уместную в джунглях, но не в Шипсхед-Бей, Герман просто фыркнул: «Не твоего ума дело».

И так всегда. Он давно уже не считал ее за человека. Глори сняла ключ с крючка на обратной стороне двери кладовой, вышла из дома, сняла замок, открыла двери сарая. Нашла мачете, завернутый в клеенку, под старым набором для крикета, подаренным им на свадьбу (теперь она использует его на растопку). Принесла сверток на кухню, положила на стол, замялась, прежде чем развернуть.

Она всегда связывала мачете со злом. Всегда представляла себе, что мачете сыграет злую роль в судьбе их семьи. Возможно, именно этим мачете Герман ее и убьет. Тем не менее она развернула его, но очень осторожно, словно спящего маленького демона. Герман никогда не позволял ей прикасаться к принадлежащим ему вещам.

Увидела длинное, широкое, толстое лезвие. Рукоятку в коричневой коже, чуть истертой рукой прежнего владельца. Подняла, повертела, почувствовав вес этого необычного большого ножа. Увидела свое отражение в стеклянной дверце микроволновки, испугалась. Женщина, стоящая с мачете на кухне.

Она чокнулась, и только из-за него, Германа.

Глори пошла наверх с мачете в руке. Встала под крышкой люка, взялась за веревку. Потянула. Крышка пошла вниз, на скрипучих пружинах повернулась на сорок пять градусов. Шум этот мог напугать любых зверьков. Глори постояла, прислушиваясь к звукам наверху, но там стояла тишина.

Она повернула выключатель, однако свет на чердаке не зажегся. Еще две попытки ни к чему не привели. После Рождества на чердак она не поднималась, так что лампочка могла перегореть. Но мансардное окно в крыше давало достаточно света.

Глори раздвинула закрепленную на крышке люка лестницу, начала подниматься. Три ступеньки, и ее голова оказалась выше уровня пола. Отделку чердака они еще не закончили, поэтому между брусьями лежали полотна теплоизоляции из розового стекловолокна. Листы фанеры позволяли подойти к четырем квадратам, где пол уже настелили. На них и складывалось всякое старье.

На чердаке оказалось темнее, чем ожидала Глори, и она сразу поняла, почему. Два тюка с ее старой одеждой, приваленные к низкому мансардному окну, эффективно блокировали свет. Эту одежду Глори носила еще до того, как вышла замуж за Германа, и она тринадцать лет пролежала в пластиковых, застегнутых на молнию тюках. По листам фанеры Глори добралась до окна, откинула от него тюки и подумала, что хорошо бы просмотреть свою старую одежду, вспомнить себя молодой. Но потом увидела там, где заканчивалась фанерная дорожка, пустую полосу между двумя брусьями. Кто-то по какой-то причине снял лежавшую там изоляцию.

Заметила вторую пустую полосу.

Еще одну.

Замерла. Спиной что-то почувствовала. Боялась обернуться, но вспомнила про зажатый в руке мачете.

У вертикальной стены чердака, вдали от мансардного окна, кучей лежали снятые полотна изоляции. Вокруг валялись мелкие клочки стекловолокна, словно какое-то животное строило себе гнездо.

Не енот. Размером побольше. Гораздо больше.

Куча лежала неподвижно, устроенная так, чтобы кого-то спрятать. Неужели Герман что-то тут делал без ее ведома? И какой страшный секрет хранился под розовым стекловолокном?

Подняв мачете правой рукой, левой она потянула за конец полоски, вытаскивая из кучи.

Ничего ее глазам не открылось.

Она вытянула вторую полоску и тут увидела волосатую мужскую руку.

Глори узнала эту руку. Поняла, кому она принадлежит.

Она не могла поверить своим глазам.

По-прежнему с поднятым мачете Глори потащила на себя полотно изоляции.

Его рубашка. С коротким рукавом, какие ему нравились. Герман носил их даже зимой. Гордился своими мускулистыми, волосатыми руками. А вот наручные часы и обручальное кольцо исчезли.

Она не могла это осознать. Не могла с этим сжиться. Муж, от которого вроде бы избавилась. Тиран. Погромщик. Садист.

Она стояла над его спящим телом с мачете, занесенным, как дамоклов меч, и ударила бы, если б он шевельнулся.

Потом медленно опустила руку с мачете, она повисла, как плеть. И тут до Глори дошло: он – призрак, вернувшийся из мертвых, чтобы преследовать ее до самой смерти. И ей от него никогда не избавиться.

В этот самый момент Герман открыл глаза.

Веки поднялись, он смотрел прямо перед собой.

Глори замерла. Хотела убежать, хотела закричать, но не могла.

Глаза Германа начали поворачиваться, пока не остановились на ней. Все тот же злобный взгляд. Все та же ухмылка. Предвестники беды.

И тут в ее голове что-то щелкнуло.

В это же время четырехлетняя Люси Нидем стояла на подъездной дорожке одного из соседних домов и из пакета кормила крекерами куклу, которой дала имя Дорогая Крошка. Вдруг Люси перестала жевать хрустящие крекеры и прислушалась к сдавленным крикам и звукам сильных ударов – чпок! чпок! – раздававшимся… где-то неподалеку. Она посмотрела на свой дом, в одну сторону, в другую, наморщила носик. Люси стояла очень тихо, с торчащим изо рта крекером, прислушиваясь к этим странным звукам. Она уже собиралась пойти к папуле и сказать ему, и тут он сам вышел на подъездную дорожку, разговаривая по мобильнику. Но так уж случилось, что крекеры высыпались у Люси из пакета, она присела на корточки, начала их есть прямо с земли, а после того как на нее наорали, напрочь забыла и о сдавленных криках, и о всяких там чпок! чпок!