Путь воина - Богдан Сушинский

– Не только гонцом, господин командующий, но и автором письма, увековеченного печатью хана и его росписью. Для меня лично это был повод прибыть сюда с чамбулом в пятьсот сабель, не попадая с ним под покровительство Тугай-бея.

Командующий сдержанно, понимающе улыбнулся. Он помнил, что с некоторых пор перекопского мурзу, ставшего теперь соперником Карадаг-бея, и будущего правителя Таврийской королевской орды – разделяла хрустальная восточная вежливость.

– Не желая попадать под командование Тугай-бея, вы тем самым обрекаете себя на необходимость находиться под моим командованием, – напомнил Хмельницкий. – Вас это не очень пугает, полковник Карадаг-бей?

– Полковник?

– Генеральского чина у нас нет. Коронный хорунжий, коронный есаул… Европейцам, уважаемый Карадаг-бей, трудно разобраться в этих званиях. Как и в звании гетмана, происходящего от германского «гауптман», которое означает у них там всего лишь что-то вроде нашего сотника, капитана. У казаков же полковник – высший армейский чин. Кроме разве что гетмана.

– Меня сие не пугает, господин командующий. Хотя помощи от меня будет немного. Тем более что сейчас я пребываю в ссоре с ханом белгородской орды. Пока вы будете отвоёвыватъ земли для своей будущей державы на территории Украины, мне то же самое придется делать в буджакских степях.

Задумчиво взглянув на Карадаг-бея, Хмельницкий не стал продолжать этот диалог. Ему и так стало ясно, что будущий правитель степного королевства не намерен терять воинов на полях сражения, слава которых не затронет его даже краешком своего неблагодарного крыла.

– Не так часто приходится услаждать свой взор ханскими письменами, полковник, – принял он из рук Карадаг-бея бумажный свиток.

* * *

Письмо было составлено на том польском, каким его представлял себе один из бахчисарайских писарей. Тем не менее, отбросив всю восточную витиеватость стиля этого послания, гетман довольно быстро уяснил, что оно адресовано не только ему, но и Тугай-бею. Хан поздравлял их с победой и призывал воздержаться от дальнейших боевых действий, пока он лично не прибудет в Украину с «непобедимым войском ислама».

Очевидно, считая, что теперь повстанческая армия должна устремиться на северо-запад, в сторону Умани и Брацлава, он предлагал дожидаться его «исламских бессмертных» на реке Ингул, напротив Желтых Вод. И еще Ислам-Гирей даже не просил, а буквально требовал немедленно отправить на Дон такое посольство, которое способно было бы уговорить донских атаманов не нападать на крымские улусы ни с суши, ни со стороны моря [31].

– Эта просьба… относительно донцев… – спросил Хмельницкий, пристально глядя на Карадаг-бея, – одно из условий того, что хан действительно сможет оставаться моим союзником до конца войны?

– Ислам-Гирей почувствовал дым победных костров, дым победы. Хан не может позволить, чтобы победителем в Крым вернулся Тугай-бей, а не он. Ведь тогда и в глазах Стамбула победителем ляхов предстанет правитель Перекопа, а не правитель Бахчисарая, что для Порты далеко не одно и то же.

– Султану все еще не хочется видеть на троне Ислам-Гирея, – согласно кивал Хмельницкий.

– Кого угодно кроме него.

– Например, вас, Карадаг-бей?

– Мне этого пока что не предлагали, – процедил новоявленный полковник. – А что касается донских казаков… Хану в самом деле трудно уводить из Крыма достаточно большое войско, а тем более ждать затем подкрепления, пока восточные улусы Крыма будут терзать дончаки. Узнав, что хан ушел на помощь запорожцам, они сразу же снарядят целую флотилию, а то и рискнут прорваться через Перекоп.

– Не говоря уже о том, что хану очень хотелось бы столкнуть меня с донцами. Требуя от них прекратить набеги, я тем самым как бы выступаю союзником хана. А, нарушив свое обещание, дончаки, по существу, объявят войну Украине.

– Как видите, мне нет необходимости слишком долго объяснять здесь все то, что задумано в Бахчисарае, – вежливо склонил голову Карадаг-бей.

Немного поразмыслив, Хмельницкий тяжело вздохнул и, передав свиток Карадаг-бею – он должен был явиться с ним в стан перекопского мурзы, – неохотно произнес:

– Посольство на Дон я, конечно, снаряжу. Причем завтра же. Пошлю наиболее искусных в дипломатии казаков, из тех, что уже бывали на Дону, сражались вместе с донцами и которых там, надеюсь, еще помнят.

– Так и будет передано хану.

– Кстати, где сейчас находятся его войска и сколько у него сабель?

– Мне не велено называть их численность.

– Знать о ней, полковник Карадаг-бей, буду только я. А мы – союзники. К тому же обещаю, что в плен к полякам в ближайшие дни не попаду.

– Я оставил Ислам-Гирея у Перекопа. Там он поджидал еще одного мурзу с войсками. Думаю, дня через два он начнет переправу через Днепр.

Карадаг-бей извещал об этом таким тоном, что поневоле можно было задаться вопросом: а стоит ли вообще ждать подхода «непобедимого войска ислама»?

Словно подтверждая его догадку, Карадаг-бей как бы между прочим добавил:

– Прикиньте, сколько дней вы подарите ляхам [32] для укрепления своей армии и для прибытия свежих полков, если станете еще, как минимум, неделю ждать здесь подхода орды. Да потом еще две недели вам понадобится, чтобы договориться с ордой, обнаружить, где разбит лагерь поляков и добраться до него… И все ради того, чтобы Ислам-Гирей мог объявить на весь Крым, а также Порте, что он добился блестящей победы над войсками Ляхистана.

– Вы правы, Карадаг-бей, или, как выражаются в подобных случаях на Востоке, вашими устами говорит сама мудрость. Вы не будете возражать, полковник, если время от времени я стану прибегать к вашим советам по вопросам, которые касаются взаимоотношений Украины, Крыма и Турции?

– Хану я официально уже не служу. Турции – тоже, хотя и являюсь подданным султана. Но кто в таком случае помешает вам испросить совета у одного из своих полковников, господин командующий?

«По крайней мере теперь к чину полковника он, судя по всему, относится куда серьезнее, чем вначале», – подумал Хмельницкий.

– Сегодня же издам письменный универсал о присвоении вам чина полковника, уважаемый Карадаг-бей. На то время, пока мы как союзники воюем против поляков.