Ведьмаки и колдовки - Карина Демина

Изменилась?

Себастьян сличал последний снимок с портретом долго, но так ни к какому выводу не пришел…

На последнем портрете Габрисии те же шестнадцать лет. Писали для семейной галереи, и живописец искренне старался, однако не в его силах было наделить ее красотой.

Белое бальное платье.

Дебют? Похоже на то… и белая роза в руке символом невинности. Взгляд тот же, разве что помимо вызова в нем появилась настороженность: пансион и мир — разное. Габрисия это понимала…

…белая роза…

…неудавшаяся помолвка…

…обыкновенная история о неверном женихе. Лучше так, чем история о неверном муже. Но главное, что после этой истории Габрисия исчезает, а появляется-уже преображенною.

Себастьян провел пальцем по череде снимков.

Несчастная девушка, обожженная первой любовью. Легкая мишень… привлекательная… слишком уж очевидно привлекательная.

Он отложил было Габрисию, не зная, вычеркнуть ли ее из числа подозреваемых или все же…

Стук в дверь заставил подпрыгнуть.

— Кто? — Себастьян набросил на снимки халат.

— Я.

Лихославова невеста… что характерно, не сирота, но, кажется, братца сие обстоятельство нисколько не смущало. Девица ему глянулась, и… Себастьян решил, что вмешиваться не будет.

Хватит.

Да и голова от прошлой встречи с панночкой Евдокией не отошла еще.

— Я подумала, что вы тоже не спите.

— Не сплю. — Впускать ее Себастьян не собирался.

Но кожа зудела, а ведьмачий амулет под лопаткою мелко и быстро пульсировал, и стоит потянуться к этой силе, как зуд станет вовсе нестерпим. Отторжение. И дай-то боги, чтобы силы, Аврелием Яковлевичем отданной, хватило еще на сутки.

Себастьян отчего-то был уверен, что сегодня все решится, а потому шагнул в сторону и, когда Евдокия вошла, запер за нею дверь.

— Лихо ушел, — сказала она, хмурясь.

— Вернется. — Себастьян сел на пол, выкладывая очередной ряд.

Мазена.

Обыкновенная девочка, разве что глаза серые, большие. И смотрит настороженно исподлобья, точно подозревает живописца в чем… три года… и пять… и шестнадцать.

Мазену обучали на дому, у Радомилов пансионы были не приняты. И снимки, а портрет… обыкновенная девушка, пожалуй, довольно красивая, но все одно хмурая… или не хмурая, а опечаленная? Сложно разобрать, однако смотрит она на собственные руки, поверх которых лежит нить жемчужного ожерелья. И кажется, будто бы не нить это, но путы…

…а путы и есть: имени, долга, чести родовой, которая и привела Мазену в Цветочный павильон. И вряд ли ее так уж манит роль королевской фаворитки, однако во благо рода…

…Войко Радомил, батюшка Мазены, метит на главенство рода, а характер его известен жесткостью, если не сказать — жестокостью.

— Вы мне не нравитесь, — Евдокия села на кровать, поплотней запахнув халатик, — однако Лихо вам доверяет и…

— Доверяет?

— Да.

— Я рад, если так…

Мазену он тоже оставил. Пускай… когда долг в тягость и тянет путы, хоть бы и жемчужные, дорогие, сбросить, то легко поддаться искушению.

Искусительнице.

Она очень своевременно исчезла.

Проклятие? Такое опасное, но такое нестойкое, нашедшее себе иных жертв… для хельмовки рискованно, но отчего-то казалось, что женщина, способная прислать Аврелию Яковлевичу письмецо с бубонною чумой, риска не чуралась.

— Он рассказал… про ту историю с душегубцем.

— Моя вина, — признал Себастьян, выстраивая следующий ряд.

Эржбета.

Она родилась очаровательным ребенком, но… на первом портрете ей три года. И более ранних нет. По официальной версии оттого, что родители берегли долгожданное дитя… боялись…

…или дело вовсе не в страхе?

В чем тогда?

Пошла она не в мать и не в отца… хотя те так же светлокожи, светловолосы и до того похожи друг на друга, что закрадываются нехорошие мысли… а ведь среди поклонников Хельма случались близкородственные браки. И кем эти двое друг другу приходятся?

Кузенами?

Близкое родство опасно… и может, от этого и умерли Эржбетины братья… если они вовсе братьями были. Себастьян положил снимки в ряд.

Постаревшая графиня.

Граф.

Эржбета. Ни малейшего родственного сходства. Еще одна тайна, каковых за каждым древним родом немало? От кого родила ребеночка графиня? Или же не она, но графова фаворитка? А то и вовсе подыскали здоровенького… нет, кровь должна быть, иначе не подтвердятся ни родство, ни право на наследство…

А ребенок и вправду хорошенький.

Светлоглазый, светловолосый…

Улыбается.

Девять лет.

Светлые глаза остались. И волосы сделались еще белее, а вот улыбка прежняя, счастливая поблекла. И выражение лица такое… не печаль.

Удивление? Обида?

А ведь жила отдельно. Любимая дочь, наследница… единственный ребенок, а жила отдельно, в деревенском поместье, куда отослали якобы здоровье поправлять… до чего знакомая ситуация. Но за Эржбетой приглядывала не нянька, а родная прапрабабка.

Любила?

Ненавидела? Или же ей, той, чей портрет заботливо доставили, было все равно? Сухая женщина с некрасивым, если не сказать уродливым лицом. Острое какое-то. Острые скулы. Тонкая, что клинок, переносица, губы и те выглядят неестественно тонкими. Сжала. Смотрит прямо, без вызова, но скорее осознавая собственное превосходство. В такой вряд ли найдется нежность…

Почему она осталась с малышкой?

Не из любви. Хотя, конечно, чем Хельм не шутит, но Себастьяну отчего-то сомнительно было, что эта женщина способна на любовь. А вот передать тайное знание…

…алтари и склепы.

— Я вам не мешаю? — поинтересовалась Евдокия, подавая очередную стопку, перевязанную лентой.

— Нет. А душегубец… молод был и бестолков. Нет, возраст не оправдание, конечно, все могло бы кончиться куда печальней. Мне хотелось славы, чтобы сразу и на весь мир.

— Получили?

Странно, но именно эта конкретная женщина не вызывала раздражения, пусть и вопросы задавала неудобные.

— Получил. Не без отцовской помощи…

Признаваться в этом тошно, но Себастьян не привык себе врать. А она… если Лихо ее выбрал, то должно же в ней что-то быть.

Что?

Коса, которую она поглаживала. Взгляд хмурый, внимательный… смешно. Его еще никто и никогда не изучал вот так, с легким недоверием, с небрежением даже.