Списанные - Дмитрий Быков

8

«Но если каждый из нас — носитель конкретной, ярчайше выраженной черты, и нас подобрали, как радугу, причем в числе 180 таится тот же сакральный смысл, что в семерке? Исследуем же.

Тимофеев Анатолий Сергеевич, 47 лет. Водитель при боссе (босса шифрует). До 35 лет в таксопарке, неоднократный победитель парковых соревнований, обладатель каких-то вымпелов за самый бестравматичный, безаварийный, бессмысленный, беспощадный и т. д. год. Главная черта: значительность, жажда доминирования, демонстрация тщеславия. Доведено до абсурда. Лучше всех водит машину, знает Москву, воспитывает детей. Дети тоже наилучшие. В их обществе я не выдержал бы и дня. В «Октябре» был. Билет на премьеру получил от босса, не пожелавшего снисходить до «Команды». Возможная причина гипертщеславия — компенасация за необходимость обслуживать, вылизывать, равняться. Прочих качеств лишен начисто или состояние их зачаточно. Странным образом уверен, что с таким совершенным человеком ничто не может случиться. Разговоров не может поддерживать никаких, кроме как о собственных достижениях. Попадание в список расценивает как случайное. Высказал, впрочем, версию, что все списанты — лучшие по профессии, но, приглядевшись, был разочарован.

Вероятность: высокая.

Грушина Мария Сергеевна, 26 лет, аспирантка-психолог. Черта: жажда замужества. Убеждена, что будет идеальной женой и матерью, перезревает, теряет драгоценное время. Огромная жопа. Мужа ищет за границей, на сайтах знакомств (все здешние либо заняты, либо спились). Ненавидит и ревнует мать, уверена, что та нарочно отваживает ее мужчин при знакомстве. Отца обожает, боится. Отец с семьей не живет, женился заново лет двадцать назад, она бывает у него раз в месяц. Кажется, Г. ненавидит мать еще и за то, что несет на себе ее карму брачной неудачливости: мать замуж больше не вышла, долгих романов не имела. Постоянно рассказывает о чужих неудачных браках с подтекстом «Уж я бы». Разговоров на другие темы не поддерживает. Подозревает, что весь список создан как огромный клуб знакомств, потому что (вполне серьезно) «у людей нашего круга нет другой возможности познакомиться». Знамо, люди нашего круга сутками работают, а в свободное время закупаются. Активно поддерживает выезды. Замуж готова хоть за Гусева. Замужних женщин за редким исключением презирает. Политических преследований не боится (важно: не имела неприятностей по списочной линии).

Вероятность: очень высокая.

Майоров Григорий Сергеевич, 34 года, промышленный альпинист, в свободное время альпинист просто, яхтсмен, главное хобби — интерес к истории ариев и праславянства. Убежден в арийском происхождении славян, отделяет их от русов («самозванцы»). Цель, по его мнению, — совместные тренинги для выработки национальной элиты. Соблюдает ритуалы, почерпнутые из «Влесовой книги». Себя считает волхвом. С пятнадцати лет борода (рассказывал, интересуясь, почему не ношу: русскому надо). Все разговоры сворачивает на пользу древних боевых искусств и вред христианства. Травный чай. Не женат, ищет истинную арийку. Евреев поминает назидательно: «Вот они же могут «. В идеале желал бы видеть русских евреями, но хуже, чтобы при случае победить и евреев. Вероятность: вполне.

Волкова Елизавета Сергеевна, 35 лет, редактор отдела в «Престиже». Доминанта: болтливость. Перманентный, неутихающий гнилой базар по любому поводу, выражение простейшей мысли с помощью дюжины длинных фраз, но не радостный треп блондинки, а заборматывание звериного страха и уязвленности: бледная, постоянно украдкой оглядывается — не сверлит ли кто недоброжелательным взором. Говорит быстро, как бы оправдываясь. Корни болтливости — вероятней всего, страх, ни на что конкретное не направленный (в частности, за взрослеющих детей, опасный возраст, их двое, погодки, вечные ссоры). Но страх есть у многих, а такой гнойный зудеж — только у Волковой. Редактор она хороший, но с избытком дотошности. Кто ее так перепугал на всю жизнь — загадка. Начальствовать не умеет и не любит, отсюда срывы; с мужем все давно никак. Список воспринимает как возможность неформально общаться, общение считает высшей ценностью, умиляется любой услышанной глупости, как лепету ребенка. Вид загнанный, голос вечно запыхавшийся, тоненький.

Вероятность: манифестация типа более чем наглядная, но кому и зачем нужна конкретно Лиза? Можно было найти менее жалкий экземпляр. Хотя, как концентрированное выражение жалкости…

Свиридов Сергей Владимирович, 28 лет, сценарист сериалов и телешоу. Доминирующая черта…»

Здесь Свиридов надолго задумался. Самому себя, как известно, классифицировать труднее всего — хотя бы потому, что классификация уже унизительна: допускать, что ты принадлежишь к некоему типу и есть еще такие, как ты, значит уже соглашаться на что-то негигиеничное вроде пользования чужой посудой, а в конце концов и на то, что на тебя распространяются общие закономерности вроде старения, смерти, нелюбимости. Впрочем, пребывание в списке научило его некоторой умственной дисциплине, да и вовсе не обязательно было искать какие-то гнусности: подумав, он выцепил-таки свою главную черту. Это было нежелание соглашаться на условия, во-первых, и скрывать свои комплексы, во-вторых, — нонконформизмом он это не назвал бы, поскольку нонконформист как раз делает усилие для несогласия, Свиридов же терпеть не мог себя ломать и не понимал, почему он все время должен это делать. Мир других был непрерывным насилием над собой: толстые боролись с толщиной, богатые стыдились богатства, каждый считал долгом подгонять себя под образцы. Свиридов же был уверен, что от природы не хочет и не представляет собою ничего дурного, а потому не стеснялся ни лени, если тошно было работать, ни раздражения, когда встречался с идиотизмом. Что-то ему прощалось за дар, а что-то и не прощалось, и в этом не было ничего страшного: мы не обязаны ни под кого подлаживаться, и никто не обязан нас любить. Что мы называем комплексами? — всего лишь чужие кодексы. Свиридов принципиально не понимал, почему надо делать вид, что тебе хорошо, когда плохо; почему надо скрывать, что тебя не любили в школе, что тебе плохо в любом коллективе, где больше пяти человек, что ты не любишь и боишься физической работы, что тебе противно земледелие в любых его проявлениях и малоприятны селяне с их капустным самодовольством, основанным на том, что они часто имеют дело с навозом. Он не понимал, почему надо уважать человека за перенесенное страдание или за выслугу лет. Насилие над собой он считал опасней насилия над другими, ибо насилия над другими принято стыдиться, а насилием над собой — гордиться до самого наглого самодовольства, хотя в смысле жестокости и глупости оно дает фору любой агрессии, направленной вовне. Ему казалось неправильным скрывать неудачи и вообще менять свое лицо. Он категорически не желал обкатывать себя для неотличимости. Он имел право на такую позицию не потому, что приписывал себе исключительный талант, а потому, что был человеком, всего и делов-то. Человеку не должно нравиться постоянно ломать себя об колено, а идея собственной греховности приятна только тому, кому она зачем-то нужна (для списывания на нее неудач, бездействия или откровенного свинства — многие так и делают). Все, что было неудобно, стыдно, противно, — он считал незазорным признавать, обсуждать и по мере сил корректировать, а если нет — учиться с этим жить. Или даже так: он ничего не требовал взамен, но не скрывал брезгливости, когда видел предлагаемое.