Тайна графа Эдельмута - Анжелина Мелкумова

— Ваше сиятельство забывает одну вещь. На сбор отряда уйдет по меньшей мере неделя, на поход пеших воинов к замку — еще одна. Тогда как в послании сказано: не позднее, чем в пятницу до наступления темноты… Не позднее, чем в пятницу. А сегодня понедельник.

— Но что я могу сделать? — развел руками граф. — Не идти же одному — с тобой и с этими… — он обернулся на Марион и Пауля, — двумя сопляками!

Впервые за много лет, а может быть, и за всю жизнь Бартоломеус посмотрел на своего господина особым взглядом: не улыбаясь и в упор — как будто выискивая в его глазах ответ на незаданный вопрос.

Взгляд был долгий. Мало того, что долгий — еще и, по мнению графа, на удивление наглый.

— Чего ты хочешь? — Граф невольно опустил глаза.

Бартоломеус улыбнулся.

(Что за наглая улыбка!)

— Да, конечно, — кивнул он — так, как будто прочел в глазах Эдельмута ответ на незаданный вопрос. — Ваше сиятельство не сможет ничего сделать. Я предлагаю отпустить в замок Наводе меня самого.

— Тебя? К Шлавино? Но при чем тут ты? В послании о тебе ничего не говорилось.

— Ваше сиятельство будете так любезны посмотреть на одну вещь. — Странная улыбка не покидала Бартоломеуса.

Он подошел к своей лошади и, обернувшись, поманил графа.

Теряясь в догадках, Эдельмут приблизился.

— Взгляните, ваше сиятельство. — Бартоломеус развязал седельную сумку. То была обычная дорожная сумка из грубо выделанной кожи, затягивавшаяся наверху шнуром.

— Не понимаю, что у тебя на уме… — С этими словами Эдельмут заглянул в сумку.

А заглянув, невольно вскрикнул.

— Что это? — граф попятился, побледнев. — Что это?! Бога ради…

Он чуть не упал, споткнувшись о кочку. Вовремя подскочивший Пауль под держал его.

Странная улыбка продолжала играть на губах у Бартоломеуса.

— Непривычно, не правда ли, видеть свою собственную голову лежащей, как мертвая, в мешке? Но ваше сиятельство может не беспокоиться: едва я ее надену, она откроет глаза и заговорит. Голосом вашего сиятельства, будьте покойны…

— Откуда?.. Откуда?., — задыхался, выпучив глаза, граф.

— Я вырастил ее на днях, — объяснил Бартоломеус, — из волоса вашего сиятельства, который нашел совершенно случайно. Голова выросла быстро — за те три дня, что мы провели в трактире «У золотой мельницы». Ваше сиятельство может рассмотреть ее со всем вниманием — она точь-в-точь повторяет вашу собственную. — Шагнув к коню, Бартоломеус сунул руку в сумку.

— Не надо! Оставь. Что за ужас… Зачем, зачем ты это сделал?

— Зачем? — повторил Бартоломеус. — Трудный вопрос. Скорее, привычка… А может быть, предвидел. Что она мне понадобится… Ведь ваше сиятельство все еще не желает ехать к Шлавино?

— Конечно, нет!

— Тогда поеду я.

Некоторое время граф смотрел на слугу.

Затем лицо его начало понемногу проясняться.

— Ты хочешь сказать… ты поедешь с моей… — он ткнул в сторону седельной сумки, — с этой головой?

— Конечно. — Бартоломеус улыбнулся краем рта.

* * *

— Ну что ж, мой верный Бартоломеус, желаю тебе удачи. Покажи этому Шлавино. Ха-ха! — Похлопав по крупу белоснежного коня (жаль, но пришлось отдать), граф Эдельмут рассмеялся. — Только не вздумай менять головы, пока не исчезнешь из поля зрения этих господ. — Граф обернулся на ожидавших его фон Берга и фон Танненбаума. — Прощай, мой верный Бартоломеус. Я буду молить Господа, чтобы все закончилось удачно. И, само собой, собирать отряд.

— Позвольте, позвольте мне ехать с ним! — подпрыгивая на месте, просился Пауль.

— Нет-нет, — замотал головой Бартоломеус, — ты остаешься. Прощай, Пауль, будь хорошим оруженосцем.

— Но вы ведь не навсегда, господин Бартоломеус? — заморгал мальчик.

— О нет! Четыре дня туда, четыре обратно, недельку в гостях у Шлавино… — Рассмеявшись, Бартоломеус потрепал рыжие вихры начинающего оруженосца. — Береги Марион.

Он пришпорил коня. И вскоре от всадника и его белого коня остались лишь примятая трава да конский топот вдали.

* * *

Весь день скакал белый конь без передышки, неся на себе всадника, закутанного в плащ: руки вцепились в поводья, губы крепко сжаты, взгляд устремлен поверх гривы коня.

Дул холодный ветер, гнулись деревья. В воздухе кружилась поднятая с земли осенняя листва.

Всадник мчался меж полей — пустых, с них давно была сжата пшеница, — меж лугов — с по-осеннему пожухшей травой…

Он скакал по узким лесным тропинкам — где из чащи раздавались крики лесных птиц и зверей, а деревья и кусты голыми ветвями цеплялись за плащ всадника и пытались сдернуть с головы капюшон…

Он проносился мимо деревенек, где возле своих хижинок возились одетые в выцветшее тряпье крестьяне, мимо мельницы с бешено вертящимися крыльями…

Он обходил болота…

Он взбирался на холмы — и рысью летел с горы…

Он перелетал через мосты и переходил вброд широкие ручьи…

К вечеру пошел дождь. Белый конь остановился перед трактиром «У золотой мельницы». Преодолев за один день расстояние, пройденное перед этим за два дня, всадник и конь чувствовали себя донельзя измученными.

Поев и устроившись в той же комнатке, где не так давно спала Эвелина, Бартоломеус потребовал к себе хозяина. Он долго терзал трактирщика вопросами, после чего подарил серебряный гульден.

Оставшись один, он еще некоторое время походил в задумчивости по комнате, поглядел в зарешеченное окно. На улице шел мокрыми хлопьями снег. Затем, не раздеваясь, растянулся на кровати и мгновенно уснул.

…Весь следующий день белый конь с неутомимым всадником скакал почти без остановок. Снегопад усилился. По обе стороны от черной дороги белели поля. Мокрые хлопья падали наискось, целя прямо в лицо. А затем ручьями стекали на воротник.

Снегопад закончился, сделав свое дело: и всадник и конь вымокли до нитки. Совсем стемнело, когда впереди показались тени башен. Белый конь остановился перед городской стеной.

Альтбург.

Скрипели ворота, закрываясь. Гремели цепи подъемного моста. Бартоломеус въехал в последний момент.

— Эй, погоди, приятель! У меня есть хорошая пошлина для тебя!

Вновь загремели цепи, опуская мост. Стукнув алебардой, стражник пропустил позднего гостя.

На улицах города Альтбурга было темно и пусто. В свете луны белел снег на крышах, карнизах и деревянных изображениях святых. На улице Скорняжников дорогу всаднику поспешил перебежать тощий черный кот.

Вот, кажется, и приехали. Улица Безлуж. Бартоломеус постучал в дверь знакомого дома Ханса-горшечника.