Аргентина. Лейхтвейс - Андрей Валентинов

Площадь потеряла голос.

Через порог уже переступали певчие и малые чины в белых альбах и шляпах-сатурно, за ними шагнули диаконы в далматиках поверх белых туник, служки вынесли огромное деревянное распятие, встреченное еле слышным вздохом, и вот, наконец, показалась Она. Светлые одежды, темный недвижный лик под золотой короной, тяжелые четки в руке. Смуглолицую несли четверо крепких мужчин в альбах под яркой парчой. Шаг, еще шаг…

– Что это? – не понял князь. – Глаза! Почему завязаны?

Спросил шепотом, и столь же негромким был ответ:

– Древний обычай. Мы, жители Матеры, слишком грешны, чтобы Она одаряла нас своим взором. Повязку снимут лишь накануне Страшного суда. Я же говорил, князь, здешние люди – пленники столетий.

Мадонна на миг задержалась в дверях. Солнце легко коснулось золота, и тишина сгинула, сменившись единым радостным криком. Подеста, сотворив крест, облегченно вздохнул:

– Обошлось! Я боялся, что Ее не выпустят, будут протестовать. Знаете, что говорят старики, дорогой князь? Они считают, что мир Божий испокон веков разделен. Небу – небесное, Земле – земное. Иисусу и его сонму на землю дороги нет, Он может лишь смотреть с горних высей и печалиться. Даже Мадонну-заступницу пускают сюда лишь однажды в году, чтобы Она могла выслушать жалобы грешников. А здесь, в Матере, правят иные.

– Поделили, – думая совсем о другом, констатировал Дикобраз. – Где-то я о таком читал. «Обличьем они черны, крылаты, имеют хвосты; взбираются же и под небо послушать ваших богов. Ваши ведь боги на небесах. Если кто умрет из ваших людей, то его возносят на небо, если же кто из наших умирает, его несут к нашим богам в бездну»[21]. Синьор Гамбаротта! По-моему, самое интересное мы уже увидели, поэтому, если вы, конечно, не против…

Договорить князю не судилось. Крик! Отчаянный, леденящий душу, десятки голосов слитных единым хором.

– А-а-а-а-а! Она-а-а-а-а!!!

Статуя Мадонны наклонилась, четки в Ее руке дрогнули. Стоявшие рядом едва успели подхватить, но золотой венец все-таки сорвался с чела, с легким звоном ударившись о камень.

– Она-а-а-а! Белая-я-я!

В первый миг Дикобраз ничего не понял, но затем увидел чью-то указующую руку. Храм, отворенные двери, над ними круглое окно с витражом и острый угол крыши главного нефа. Слева и справа – скат, но более пологий, справа пусто, а вот слева…

Градива шествовала неспешно – по старой черепице, по самому краю. Вниз не смотрела, только вперед. Рука привычно поддерживала край белого пеплоса, недвижное спокойное лицо казалось изваянным из камня. В пышных волосах, прикрытых полупрозрачным покрывалом, синими огоньками сиял венец.

– Прокляты! Прокляты мы! – что есть сил завопил кто-то в самой глубине людского омута. – Все прокляты, весь город!

Толпа качнулась до самых краев площади, грозясь выплеснуться на узкие городские улицы. Старик-настоятель, только что переступивший порог храма, воздел вверх руку с тяжелым золотым крестом. Вотще! Белая Градива, не дрогнув, продолжила свой путь над смятенной Матерой. Шла ровно, переступая босыми ногами края черепиц. Наконец, угол крыши скрыл Шествующую от людских глаз.

– Хва… Хва… Хватай ее! Лови! – взревел очнувшийся подеста. – Она в соборе, там дальше – винтовая лестница! Беги, все бегите!..

Парни в черных рубахах нерешительно переглянулись, кто-то без особой охоты обозначил шаг вперед. Все прочие даже не шелохнулись. Бригадир Бевилаква огладил грозные усища, нахмурился, но тоже не сдвинулся с места.

– Это обман! Обман! Ловите мошенницу!..

Джузеппе Гамбаротта, задохнувшись криком, поймал губами клочок воздуха, блеснул безумными глазами.

– Что же это происходит, князь? Это… Это невозможно! В моем городе, средь бела дня!..

Алессандро Руффо ди Скалетта поглядел на крышу старого собора. День выдался действительно непростой.

– Вы сами сказали. Господь задержался в Эболи.

* * *

Смуглолицую все же пронесли по улицам, но почти никто не пошел за Ней, только соборный причт, бледный от ужаса священник, мрачный, словно безлунная ночь, синьор подеста в окружении «черных рубах» и покорные приказу карабинеры. Князь не последовал за ними. Странное дело, но толпа очень быстро успокоилась. Страх исчез, граждане славного города Матеры переглядывались, посматривая на крышу, по которой прошла Белая, затем принялись шептаться.

– Все правильно, – негромко констатировал кто-то. – Теперь Ее власть.

Чья именно, уточнять не стал, да в этом и не было нужды. С тем и стали расходиться. Князь, еще немного побродив по опустевшей площади, завернул на почту. Писем не ждал, ибо день был непоказанный, зато удалось купить газету, позавчерашнюю «Иль Пополо д’Италиа». Бегло просмотрев заголовки, свернул в свиток, сунул в карман пиджака. Ничего интересного, суета сует: бои под Мадридом, французский средиземноморский флот вышел в море на учения, в Москве очередные аресты. Мир тоже был в Ее власти. Разве что удивила маленькая заметка на третьей странице внизу. Министр иностранных дел Польши Юзеф Бек отправился с незапланированным визитом в Лондон. Событие мелкое, ничем не примечательное, однако же, отчего-то отмеченное чуткими редакторами.

Больше в Матере делать нечего. Дикобраз в последний раз взглянул на опустевший храм и двинулся в сторону знакомой улицы-ущелья. Хотелось вернуться в гостиницу до сумерек.

На этот раз никто не шел сзади, не догонял, не дышал в затылок. Можно спокойно идти по старой мостовой, обходя выбоины и трещины, и негромко напевая фронтовую:

6

…Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем дышали в небо, и бились волны внизу о камень… А по ущелью, во тьме и брызгах, поток стремился навстречу морю, гремя камнями…[22]

Неправда, что человек в небе не устает, даже когда ввысь несут не крылья, а невидимая мощь черного ранца за спиной. Только усталость совсем иная. Тело начинает слабеть, ноют все мускулы от шеи до пят, кровь, утратив обычный ритм, бешеными молоточками стучит в висках. Глаза хуже видят, мысли спотыкаются на ходу. Среди курсантов ходили разговоры, что «блин» работает не от неведомого, скрытого за твердым панцирем движителя, а от людской силы, выпивая ее каплю за каплей. От небесной усталости лекарства нет, можно лишь сцепить зубы, подбадривая себя звонким ритмом стиха.