Крайние меры - Лоренсо Сильва

Питтман кивнул, не будучи уверен, что не шагнул в умело расставленную ловушку.

— Прекрасно. — Миссис Пейдж повернулась к Деннингу. — Брэдфорд, ты огорчил меня. Хотел прогнать людей, которые могут быть мне полезны? Надеялся выдать их информацию за свою собственную, присвоить себе чужую славу, как в те далекие годы, когда служил в Госдепартаменте.

Деннинг, переминаясь с ноги на ногу, молчал.

Несмотря на приглашение миссис Пейдж присесть, все стояли. Питтман первый опустился в какое-то невообразимое кресло, состоящее из одних углов, изготовленное из дерева и сверкающего металла. Кресло напоминало экспонат из коллекции экспериментальной мебели, которую ему довелось видеть в Нью-Йоркском музее современного искусства. Против ожиданий оно оказалось очень удобным.

Остальные тоже наконец сели.

— Почему вы?.. — Питтман замялся, не зная, как лучше сформулировать вопрос. — Что заставило вас?..

— Говорите прямо. Папочка всегда учил меня сразу брать быка за рога. За что я ненавижу отца? Да за то, что он убил маму.

Питтману стало жарко, сердце бешено заколотилось.

— Раз уж начала, рассказывай все, Вивиан, — произнес Деннинг.

Миссис Пейдж чуть сощурила глаза, кивнула и начала:

— Вряд ли у человека постороннего мой рассказ вызовет сочувствие. Он смотрит на этот огромный дом (у мамы, кстати, особняк был еще больше) и задается вопросом, как можно быть несчастным, живя в такой роскоши. Рабочий со сборочного конвейера в Детройте был бы рад поменяться с богачом местами. Но под каждой крышей свои мыши. Мама была очень красивой. Она происходила из старинной семьи южан, в которой помнили и любили аристократическое общество, существовавшее до времен Гражданской войны, и чтили его традиции. В том мире женщину не готовили к реальной жизни. Маме с детства внушали, что она сама по себе ценность. Девочку растили как орхидею, чтобы потом любоваться ею. Она встретила отца на борту океанского лайнера во время одного из последних рейсов в Европу накануне Второй мировой войны. Все было так романтично, и она влюбилась, как может влюбиться наивная девушка. Родители благословили их, и они поженились. К своему изумлению, мама обнаружила, что от нее все чего-то ждут, что она должна быть самим совершенством. Устраивать великолепные приемы и ужины. Безукоризненно вести беседу. Блистать нарядами. В общем, всех поражать.

Голос миссис Пейдж дрогнул. Она помолчала и снова заговорила:

— И опять же, предполагаемый рабочий, о котором я упомянула, не поймет светскую даму, окруженную роскошью и в то же время страдающую. Но представьте, что этого рабочего постоянно ругает мастер, как бы хорошо он ни работал. И так изо дня в день, из года в год. Словно ножом, наносит ему удары в самое сердце? Нервы рабочего не выдержат. Его чувство собственного достоинства будет уязвлено. Личность уничтожена. О, вы скажете, что рабочий может найти себе другое место. Ну, а если лишить его этой возможности? Заставить терпеть постоянные издевательства мастера?

Миссис Пейдж судорожно сглотнула и продолжала:

— Мой отец — самый жестокий из всех, кого я встречала в жизни. Жажда власти была в нем настолько сильна, что он буквально терроризировал маму. Издевался над ней. Подвергал унижениям. Презирал. Я с самого детства испытывала перед ним ужас. Мною он тоже был всегда недоволен. Я все глаза выплакала от жалости к маме. Развод? Для карьерного дипломата с безграничными амбициями? В то время? Немыслимо. Мама однажды подняла эту проблему, но реакция отца была настолько ужасающей, что вопрос о разводе был закрыт навсегда.

Миссис Пейдж как-то вся сникла и долго молчала.

— Мама начала пить. Вначале ни я, ни отец этого не замечали. Но потом ее пагубное пристрастие стало необратимым. Вначале она пила, когда меня и отца не было дома. Пила водку, у нее запах не такой резкий. Образовался замкнутый круг. Пьянство не давало ей возможности отвечать тем стандартам, которые требовал отец. Она не могла устраивать приемы на высоком уровне. Стала ко всему безразлична. Не только сама не устраивала обязательных благотворительных мероприятий, но даже не появлялась на них. А на дипломатических приемах не скрывала, как и прежде, своей скуки. Отец, естественно, не переставал ее упрекать. И чем грубее он становился, тем больше она пила, доводя его буквально до исступления.

В конечном итоге заплетающийся язык выдал мать. А это грозило крупным скандалом. Шутка ли! Жена такого крупного деятеля и вдруг алкоголичка! Отец, скованный массой условностей и безгранично честолюбивый, был в шоке. Не из-за мамы. Из-за себя самого. Нет, он не позволит ей испортить ему репутацию безупречного дипломата. Отец обшарил весь дом и нашел припрятанные матерью бутылки. Затем приставил к маме человека, в обязанности которого входило следить за каждым ее шагом. Пить мама перестала, но по-прежнему была далека от совершенства, как его себе представлял отец. Лишенная возможности с помощью алкоголя уйти от действительности, она впала в депрессию, и в конце концов у нее произошел нервный срыв.

Отец запаниковал. Это было еще хуже, чем пьянство. А вдруг в дипломатическом сообществе узнают об эмоциональной и умственной нестабильности его жены? Подумают, что забота о жене отнимает у него слишком много сил в ущерб работе. И тогда его карьере конец. После того, как мама ухитрилась убежать из дома и учинить, по словам отца, пьяный скандал в таверне по соседству, он решил убрать ее из Вашингтона.

В те дни не существовало таких заведений как клиника Бетти Форд, где подобные проблемы всесторонне обсуждались и комплексно решались. Но были больницы, где всех богатых людей лечили в строжайшей тайне. И маму стали там пичкать транквилизаторами. Врачи считали, что ей необходимо расслабиться. Напряжение — источник всех ее проблем. Ведь не может быть несчастной женщина с таким положением в обществе, как у мамы. После трех месяцев приема транквилизаторов она впала в состояние, мало чем отличающееся от сомнамбулизма, и сама не могла дойти до туалета. Когда я навестила маму, она меня не узнала. Наконец медики решили, что алкоголь полностью выведен из организма, постепенно исключили транквилизаторы и выписали маму из клиники. Домой она вернулась вполне умиротворенной, но это только так казалось.

И вот однажды мама исчезла. После лихорадочных поисков ее нашли пьяную до бесчувствия в подвале, рядом с котлом отопления. Она что-то бормотала. После этого случая отец стал действовать по-другому. Ее трехмесячное отсутствие в обществе объяснил тем, что она якобы навещала родственников в Европе. Теперь он изобрел новый предлог. Это было в июле 1953 года. Он арендовал летнее бунгало на мысе Гаттерас, отослал всех слуг и купил несколько ящиков водки. По сей день в ушах у меня звучат его слова, произнесенные издевательским тоном: «Ты хотела убежать от ответственности? Пожалуйста. Начинаются твои каникулы».

Он начал спаивать маму, все время пополняя запасы водки, следил за тем, чтобы стакан ее не оставался пустым. А когда она отказывалась пить, начинал всячески унижать ее, оскорблять, до тех пор, пока она снова не принималась за водку. Иногда, заслышав ночью шум, я выскальзывала из своей комнаты и находила мать лежащей в туалете в собственной блевотине. Отец стоял на коленях и лил водку ей в горло. Чтобы не было свидетелей, он отправил меня в летнюю резиденцию своих родителей «Виноградник Марты». Я не хотела находиться с ним рядом, но, опасаясь за маму, умоляла не отсылать меня.