Фантом. Последние штрихи - Томас Тессье

я выяснил, что жизнь в городе бьет ключом всю ночь. Главное – знать места. Некоторые из них открывались не раньше десяти или одиннадцати вечера. Мой день заканчивался тогда, когда у меня слипались глаза. Я ловил такси до Западного Кенсингтона. Всего лишь за месяц я перестроился на ночной режим и стал завсегдатаем лондонских клубов.

Все это казалось таким естественным и приятным, что вряд ли в таком образе существования могло быть что-то плохое. Поэтому меня не удивила и не встревожила перемена моих привычек. Ну и что, что я переключился с дневного на ночной режим? Все это лишний раз доказывало, что я был прав, решив отправиться в Лондон на полгода. Словно во мне все эти годы жил кто-то другой – и наконец вырвался наружу.

Что меня действительно беспокоило, так это то, как быстро отдалялась от меня моя американская жизнь. С каждым днем она становилась все дальше. Я слишком легко оставил ее позади. Я-американец стал чужим для нового себя, лондонского себя. И когда я задумывался об этом, у меня начиналось головокружение от власти над своей жизнью – или ложного ощущения этой власти, которое появляется, когда в жизни происходит что-то новое. Лондон словно принадлежал мне. Я мог пойти куда угодно, сделать что угодно. Город существовал для меня, а я только начинал с ним знакомиться. Не последнюю роль в этом играло наличие денег, и в какой-то мере я получил то, что рассчитывал, но мои отношения с Лондоном тем октябрем больше походили на страстную, всепоглощающую любовную связь. Только потом, когда стало уже слишком поздно, я начал осознавать, насколько опасен я стал для себя и в какую катастрофу превратился для окружающих.

Когда я оказался в «Карлайле», где мне пытался заговорить зубы доктор Роджер Нордхэген, мой день только начинался. Я проснулся около трех часов пополудни. Принял горячую ванну. Оделся, сделал тост, разогрел банку консервированного супа. Назовем это поздним бранчем. Когда я сел на автобус номер 9 до Пикадилли, было почти пять вечера.

Пропустил стаканчик в пабе «Том Крибб», потом еще парочку в «Блю Пост», выпил шот в пабе «Френч». Ранний вечер – кошмарное время. Ты ждешь, когда наступит ночь. Ничего интересного не происходит. Ты уже пообедал, но внутри какая-то пустота. Первые порции алкоголя заходят тяжело. Именно так я себя ощущал тем вечером. К тому моменту, когда я оказался в «Карлайле», я прочитал газету «Интернешнл геральд трибьюн» вдоль и поперек и как раз положил ее на барную стойку – тут-то со мной и заговорил старик. Со спортивной колонки за происходящим наблюдала фотография Мэджика Джонсона.

После знакомства, цитаты Паскаля и еще десяти минут болтовни о Лондоне, Нордхэген задал мне вопрос:

– Так что молодой американский врач делает в Лондоне? Почему вы здесь и как долго планируете остаться?

Я в двух словах обрисовал свою ситуацию. Его мои объяснения удовлетворили, и он кивнул до того, как я успел закончить, словно уже знал, каков будет ответ, уверив меня в том, что я поступил абсолютно правильно.

– Неважно, что говорят ваши друзья и родственники. Вы сделали, что должно, – настаивал он.

– Рад, что вы так думаете.

По его решительности казалось, словно речь идет о жизни и смерти. Я не мог сдержать улыбку, но в то же время был заинтригован. Когда кто-то, особенно незнакомец, говорит о вас так, словно знает как облупленного, то появляется желание заткнуть его, осадить или, по крайней мере, отнестись к нему как к нахалу. Как ни странно, ничего подобного по отношению к Нордхэге-ну я не испытывал. Инициатива была у него в руках, и я предпочел наблюдать. Он казался забавным, но что-то в нем меня зацепило. В нем было нечто неуловимо знакомое. За этими яркими глазами скрывался яркий ум. Пусть он и завсегдатай баров, но его мозг все еще работал.

– Все дело в вашей молодости.

– В каком смысле?

– Вы ухватились за нее. За свою молодость, – сказал он, продолжая любительский психоанализ. – Она ускользала от вас, исчезала с каждым днем, вот вы за нее и ухватились. Большинство людей не делает ничего. Они едва замечают, как она уходит. Но что-то внутри вас, доктор Сазерленд, что-то фундаментальное воспротивилось этому. Поэтому вы задумались над жизнью и сказали себе: «Погодите-ка». Поэтому сейчас вы здесь. Вы создали в своей молодости островок времени и пространства, которого иначе не существовало бы.

– Возможно, вы правы, – признал я. О таких вещах не стоило спорить с незнакомцем. Кроме того, мне показалось, что в его словах что-то есть.

– Но кое в чем вы все-таки ошиблись, – продолжил он. – К счастью, ни в чем серьезном. И в свое время все прояснится.

– Да? И в чем же моя ошибка?

Нордхэген замолчал на несколько секунд. Очевидно, он получал удовольствие от происходящего. Потягивал вино и улыбался, казалось, не только мне, но и себе самому. Потом продолжил:

– Вы, по-видимому, думаете, что когда истекут шесть месяцев, вы вернетесь в Соединенные Штаты, найдете там работу и будете жить как ни в чем не бывало.

Прежде чем ответить, я сделал большой глоток лагера. В Британии пинты больше, чем в Америке, и я к ним еще не привык.

– Конечно, я вернусь домой, – сказал я. – Без вопросов. Я должен. Но… что ж, я буду работать в медицинской сфере, потому что учился на врача. Но я не буду делать вид, что ничего не произошло. Я отправился в это путешествие для того, чтобы изменить свою жизнь.

– Этого не случится.

– Не случится чего?

– Вы не уедете из Лондона.

– Почему?

– Потому что не сможете.

Радостная улыбка и решительная, слишком уверенная манера держаться начинали мне надоедать. Этот мужчина казался слишком убедительным в своей роли прорицателя.

– Почему? – спросил я снова.

– Потому что ваша работа – и ваша жизнь – будут связаны с этим местом.

Ну да. Конечно. Как я не догадался? Настала моя очередь смеяться.

– И откуда же вы это знаете?

Нордхэген пожал плечами.

– У меня чуйка на подобные вещи, – ответил он. – Я не могу объяснить, но у меня есть способность смотреть на людей, слушать их и понимать в них больше, чем они хотели бы открыть. Нет, нет, не в плохом смысле, дорогой мой мальчик. Я бы сказал, что таким образом я привык ладить с людьми.

– Понятно. И по вашим ощущениям я останусь в Лондоне?

– Абсолютно верно.

– Что ж, доктор, я…

– Прошу, называйте меня Роджер.

Не было сомнений в том, что этот парень хочет стать моим