Наблюдения, или Любые приказы госпожи - Джейн Харрис

— Оно и к лучшему. Насколько мне известно, у нас в аптеке открыт счет, но пожалуйста, не записывай ничего на «Замок Хайверс» и не говори, для кого покупаешь лекарства.

Господин Джеймс хмурясь похлопал себя по карманам, потом вернулся в кабинет, и я услышала, как он спрашивает доктора, нет ли у него при себе мелких денег. Немного погодя он вышел с горстью монет, которые вручил мне вместе со списком.

— Бисквит Кротки не должен подвозить тебя до самой аптеки. Велишь высадить тебя у гостиницы и дойдешь до лавки на своих двоих — она сразу за углом. Если он станет любопытствовать, куда ты идешь или что должна купить (в чем я сильно сомневаюсь), скажешь, что госпоже срочно понадобились… ну… ну… — Он неопределенно покрутил ладонью в воздухе, не в силах придумать, что же миссус могло срочно понадобиться в Батгейте.

— Тесьма и шелковые нитки? — предположила я.

— Тесьма и шелковые нитки, — повторил он. — Отличная мысль. И проследи, чтобы все покупки были тщательно завернуты и скрыты от посторонних глаз.

— Слушаюсь, сэр.

— Насколько я понимаю, у тебя нет вопросов ко мне.

— Нет, сэр.

— В таком случае езжай. Бисквит терпеливо ждет тебя у конюшни.

Бисквит действительно находился у конюшни, но никак не показал, что ждет меня, терпеливо или нетерпеливо, не такой он человек чтобы бегать на задних лапках перед особами вроде меня, о нет! Когда я вывернула из-за угла дома, он заметил меня краем глаза, но даже головы не повернул не говоря уже о том, чтобы поздороваться. Он закончил подтягивать подпругу, а потом без единого слова сел на облучок и уставился на лошадиные уши. Когда я пожелала доброго дня, он взглянул на меня без малейшего интереса — как если бы видел перед собой старое бревно, которое подумал было взять домой на растопку да сразу передумал, а после отвернулся и опять воззрился на лошадь.

Поверьте, я бы скорее села на позорный стул в шотландской церкви, чем рядом с Бисквитом Кротки, но я же не могла ослушаться хозяина, ну и за неимением выбора забралась на облучок. По пути в Батгейт я пару раз пробовала завести разговор, но единственное, что исходило из уст Бисквита, вылетало в жидком виде через короткие промежутки времени и оставалось лежать, поблескивая, на дороге позади. Наконец я бросила попытки общения и принялась изучать список, врученный мне господином Джеймсом. Камфару, уксус, сенну и парегорик применяли повсеместно, но еще несколько названий в списке были мне незнакомы — камедистая аммиачная смола, глистогон, ипекакуана, сегнетова соль, серный порошок, — и они мне не шибко понравились. Похоже, все эти средства предназначались для миссус. Я могла сказать лишь одно: лучше бы они ей не повредили.

Я предавалась беспокойным мыслям до самого Батгейта, до извозчичьего двора за гостиницей. Там Бисквит остановил повозку и соскользнул с облучка. Он яростно ткнул пальцем в землю и произнес два слова: первое «четыре», второе «часа». Указав таким образом время, когда мне нужно вернуться вот на это самое место, он ленивой поступью двинулся со двора. Я слезла с повозки и выйдя на улицу, успела увидеть, как он скрывается за дверью таверны на противоположной стороне. Пошел ли он туда по поручению господина Джеймса или по собственному почину, я понятия не имела, но дела Бисквита Кротки меня интересовали не больше, чем мушиное дерьмо.

В лавке я застала одного только аптекаря. Памятуя о хозяйском наказе помалкивать, я без лишних слов протянула список мужчине. По счастью, он не выказал ко мне никакого интереса и принялся выполнять заказ, не произнося ни слова и не глядя в мою сторону. Драхма того, унция этого, он осторожно пересыпал порошки и переливал жидкости из бутылок в пузырьки. Потом по моей просьбе завернул каждую склянку отдельно и положил все в большой пакет. На все про все ушло минут десять, не больше.

После аптеки я сразу вернулась к гостинице, но Бисквита там не оказалось и до четырех оставался еще почти час. Неподалеку ошивались несколько парней, играли в «камушки» и поглядывали на меня. Если бы я уселась ждать на повозке, они бы точно не оставили меня в покое, поэтому я решила прогуляться. Выйдя со двора, я направилась к главным торговым улицам, куда миссус возила меня на прошлой неделе.

Я собиралась поглазеть на витрины, но потом заметила колокольню над крышами домов и начала думать про кладбище. Я вовсе не из тех, кто находит удовольствие в бесцельных шатаниях по кладбищам. Однако чем дольше я раздумывала, тем сильнее склонялась к мысли, что неплохо бы навестить Норину могилу и перемолвиться с покойницей. Назовите это суеверием, коли вам угодно. Но и миссус и я видели кого-то в «Замке Хайверс», и если это действительно был призрак (а не сон и не плод нашего воображения), тогда наверно имело смысл потолковать с Мисс Совершенством. Я предъявлю претензии, так сказать, непосредственно виновнице наших волнений. Приду с жалобой прямиком по адресу.

Теперь, когда я приняла такое решение, мне осталось только добраться до церкви. Колокольня время от времени показывалась между крышами, я держала направление на нее и вскоре вышла на нужную улицу. У церкви стояли торговые лотки, мимо сновали прохожие, катились экипажи и подводы. Я прошла через церковные ворота и поднялась под ступенькам. Когда я была здесь в прошлый раз, шел снег и я не обращала особого внимания на окружение, занятая поисками миссус. Сейчас же снег давно стаял и я находилась здесь одна. Без снежного покрова кладбище выглядело совсем иначе — унылое и неприглядное, со слякотными дорожками, замшелыми осклизлыми надгробьями, по большей части разбитыми, и ползучими зарослями плюща повсюду.

Я выбрала дорожку и похлюпала по грязной жиже к дальнему углу кладбища, где хоронили католиков. Уличный шум постепенно стих позади. Кроме меня, на кладбище не было ни души. Ничто вокруг не шелохнется, ни единая птичка не пикнет, лишь изредка крыса прошелестит в бурьяне.

Вскоре я приметила впереди Норину могилу, белое мраморное надгробье выделялось среди прочих. Приблизившись к ней, я с удивлением и немалым испугом увидела, что оставленный Арабеллой горшочек с крокусом валяется разбитый, словно сброшенный с могильной плиты чьей-то гневной рукой, земля из него (цвета запекшейся крови, подумалось мне) рассыпана вокруг, цветочная луковица и лепестки втоптаны в грязь. Кто это сделал, неизвестно. Горшочек могли разбить дрянные мальчишки, просто из озорства. А могла и лиса, я не раз видела в огороде подобные следы лисьих набегов. А возможно — просто возможно — крокус сдуло ветром или кто-то столкнул ненароком. Но от этой картины бессмысленного разрушения, да еще в столь мрачном окружении, меня мороз подрал по коже. Я тревожно огляделась по сторонам, но одни лишь могильные камни смотрели на меня.

Крокус было уже не спасти, и я просто немного прибралась: подобрала черепки и аккуратно сложила на тропинке, потом раскидала ногами темно-красную землю, чтоб смешалась с жухлой травой. Затем я встала над могилой и постаралась направить мысли прямо в нее. Было трудно представить, что там находится. Гроб пролежал под землей несколько месяцев и вряд ли успел сгнить, но вот во что превратилось тело Норы даже думать не хотелось. Я попыталась вообразить ее целой и невредимой, во всем белом, с закрытыми глазами и сложенными на груди руками.