Убийство императора. Александр II и тайная Россия - Эдвард Радзинский

Англия объявила это нарушением международных соглашений, но союзницей России была новая сверхдержава – Германская империя… Так что все закончилось подписанием Лондонского договора, где отменялись все унизительные ограничения в Черном море. Он вновь отвоевал главное русское море. И отвоевал бескровно. Александр торжествовал, Горчаков получил титул светлейшего князя.

Но газеты славили одного Горчакова… Царя славить стало немодно – реформы остановились. Он становился непопулярен.

Годы летели. Именно так проходит время, когда пошел шестой десяток. В то время как в обществе все бурлило, государь жил весьма спокойно в своем дворцовом забвении.

Здесь текла все та же средневековая жизнь: скороходы в шапочках с перьями, торжественные большие и малые выходы государя, бесконечные празднества – дни рождений и тезоименитства бесчисленных членов большой романовской семьи, дни основания гвардейских полков, торжественные даты в жизни государя и его родителей, религиозные праздники. Короче, праздновали все – даже… первую бомбардировку неприятелем Севастополя, «хотя отмечать тут было вроде совсем нечего» (Н. Милютин).

Все государственные заботы взял на себя верный Шувалов. Реформы были окончательно свернуты. Теперь процветали контрреформы.

Да, наш двуликий Янус теперь глядел только назад. 7 июня 1872 года он утвердил проект нового министра внутренних дел графа Палена об учреждении «Особого присутствия правительствующего Сената» для рассмотрения всех серьезных политических дел. Теперь большая часть политических дел была изъята из общего порядка судопроизводства.

И славивший вчера государя цензор Никитенко записывает в дневнике:

«Почему-то всему хорошему в России суждено начинаться, но не доходить до конца. Одною рукою мы производим… улучшения, а другою их подрываем; одною рукою даем, а другою отнимаем… Нам хотелось бы нового в частностях, с тем чтобы все главное осталось по-старому».

Государь все больше уходит в частную жизнь… Он бессознательно ищет спасения в любви от накатывающихся волн бурной общественной жизни. Они напирают на дворец, точнее – на дворцовый утес, одиноко возвышающийся среди волнующейся стихии. И, удалившись от дел в любовь, он только наблюдает, как назначенный им Шувалов пытается вернуть в берега разбуженную им же, Александром, стихию.

Каждое утро один и тот же распорядок. После прогулки император направляется в покои императрицы. Все тот же ритуальный поцелуй при встрече, тот же разговор о ее здоровье и детях. Пьют кофе. Императрице все время холодно – кутается в черную шаль. Она стала совсем как тростинка, болезнь съедает ее. Ему смертельно жаль Машу, ему трудно смотреть на ее неправдоподобно иссохшее тело. Он просит ее поехать в Ниццу – в климат, благоприятный для легких, так советует доктор Боткин. Она знает – он хочет остаться без нее… Он по-прежнему кощунственно встречается с «этой женщиной» в кабинете умершего императора.

Но теперь туда привозят ее уже не одну.

30 апреля 1872 года Александр записал о рождении сына. Все произошло в том самом кабинете покойного отца. Катя очень страдала. Врачи опасались родильной горячки. Он приказал: если понадобится, жертвуйте ребенком, но она должна жить. К утру в жестоких муках Катя родила… Мальчик!!! Он мог только записать: «Господи, как ты щедр! Славил Господа – в слезах благодарил». Сына назвали Георгий.

Итак, случилось то, что предвидел Шувалов. И прежде у государей рождались незаконные дети, но все делалось «скрытно и благопристойно».

Но Александр явно перестал заботиться о скрытности. Государь все больше времени проводит в снятом для княгини великолепном особняке. И если теперь княгиню привозят в Зимний дворец, то вместе с мальчиком.

В большой романовской семье страшатся уже не на шутку. Новорожденный мальчик явно угрожает наследнику… Но говорить с императором не смеют. Делают это через августейших родственников. Чтобы раз и навсегда покончить с посланиями обеспокоенных родственников, Александр написал письмо сестре Ольге (королеве Вюртембергской): «Она (княгиня Долгорукая. – Э.Р.) предпочла отказаться от всех светских развлечений и удовольствий, столь желанных для девушек в ее годы… и посвятила всю свою жизнь любви и заботам обо мне…».

И далее шло главное – то, что должно было успокоить королевские дома.

«Не вмешиваясь ни в какие дела, несмотря на многие попытки тех, кто бесчестно желал бы пользоваться ее именем, она живет только для меня, занимаясь воспитанием наших детей…»

И все! Никто ни на что не претендует. А все остальное – его частная жизнь.

Но Шувалова это не успокаивает. Он хорошо знает государя: государь помешался на княгине. И что совсем плохо: ненавидящий Шувалова великий князь Константин Николаевич уже познакомился с фавориткой. Грозит возникнуть очень опасный союз.

И глава тайной полиции решил открыто вступить в борьбу с «одалиской».

В это время Шувалов придумал особый тон в отношениях с государем. Подчас грубоватый тон этакого честного служаки, который, не боясь царской немилости, считает долгом резать правду-матку. И к восторгу семьи и камарильи, Шувалов посмел заговорить вслух об опасности «известной ситуации» для престижа государя. Престижа, «который следует так оберегать в нынешнее сложное время». Он позаботился, чтобы все передали государю… Граф решил управлять не только Комитетом министров и тайной полицией, но и личной жизнью монарха. Он попробовал быть истинным Петром IV.

Скандал разыгрался в Эмсе.

На следующий год после рождения сына Катя родила девочку – Ольгу, и теперь в Эмс на воды они ездили все вместе. Это была элегантная пара – уже немолодой эффектный господин с очень молодой дамой и двумя очаровательными крошками. Царь был, конечно, инкогнито, но в Эмсе все отлично знают, кто они…

Тогда дагерротипами увлекалась вся Европа. Хотя вначале (как обычно) многие были против. Например, в Париже поэты объявили фотографию «унижением искусства». Но постепенно привыкли. И король поэтов Бодлер сдался – его сфотографировали… Сделал дагерротип и Виктор Гюго… И даже папа Лев XIII не только снялся, но и в стихах прославил свои впечатления. В России церковь мрачно относилась к фотографии. Духовник отца, священник Баженов сказал: «Бог создал человека по своему подобию, и никакой человеческий аппарат не смеет зафиксировать подобие Бога». Но постепенно тоже привыкли.

В Эмсе Александр захотел сделать их общую фотографию – чтобы «все время видеть перед собой ее лицо». И они отправились в обычное ателье сделать дагерротип, конечно же, анонимно. Чтобы фотография не стала опасной (не выглядела слишком интимной), вместе с ними снялись ее приятельницы – графиня Гендрикова и, конечно же, Вера Шебеко. Вышло прелестно, и он захотел сделать новые оттиски. Но это оказалось невозможно. Выяснилось, что к фотографу пришел граф Шувалов. Граф скупил оттиски и клише и… уничтожил все это! Александр был в ярости. Царь велел передать Шувалову, что тот не имел права это делать.