Ведьмин рассвет - Екатерина Лесина

надо, совсем не надо… и хорошо, что она туточки, в саду… из дома было бы тяжко вытащить. А этая в сад поперлась. Блажная, как есть блажная…

Я разжала руки, позволяя шкатулке упасть на траву, только…

Перед глазами был не сад, но знакомая белесая равнина. И на ней, предо мной стояла девушка в легком полупрозрачном платье.

Что за…

Губы её шевельнулись.

- Отпусти… - попросила она, и по пухлым щечкам скользнули слезы. – Отпусти…

- Тебе решать, - этот голос был знаком.

- Не понимаю, - я оглянулась.

- Вот, значит, каков дар выпал… - богиня разглядывала меня с интересом. – Знать бы наперед, взяла бы под свою руку. Редкий, но нужный. Глядишь, и получится.

- А можно… попонятней.

- Душа это, - богиня снизошла до ответа. – Иные души уходят просто. Кто ко мне, кто… не ко мне. Мир сложнее, чем представляется вам, людям.

Это я уже поняла. И даже ощутила на собственной шкуре.

- Но есть те, кто уйти не могут, ибо держит их.

Что?

- Она вот дитя свое убила, нерожденное, - сказала богиня, и призрачная девушка заплакала сильней. – По дури и слабости. Но и её убили, а потому она и жертва, и убийца.

И просто влюбленная дурочка.

- Оттого и осталась там.

- Возле шкатулки?

- Они часто привязываются к местам и вещам, которые для них важны.

- И что мне делать?

- Отпустить. Или вернуться.

- И тогда она…

- Останется в мире людей.

Бесплотной тенью, обреченной до самой гибели мира бродить по саду? Вспоминая… свою смерть? Или то, что сотворила? Или что-то иное?

- И как отпустить?

- Жалостливая ты, - сказала богиня и в голосе её мне почудилась печаль.

- Она просто глупая девочка, которая…

- Нарушила законы ваши писаные и неписаные, а после, страшась наказания, и вовсе до душегубства дошла.

Как и я.

Я ведь… понимаю её. В том и беда, что понимаю. Как её зовут-то?

- Как тебя зовут?

- Тереза, - ответила она, сглотнув. – Я… я понимаю, что… виновата.

И голову повесила.

- Как? – повторила я вопрос.

- Протяни руку, - богиня чуть склонила голову. – И коснись. И скажи, что отпускаешь. Только учти, она заберет часть твоей силы.

Это будто голой рукой стылого железа коснуться. Пальцы опалило и свело судорогой, рука и вовсе до самого локтя онемела. А душа сделала шаг по серой равнине.

Улыбнулась.

И сказала:

- Спасибо…

Эхо её голоса звучало в ушах. А я… я смотрела на богиню и, кажется, соображала, к чему все идет.

- Меня не хватит на всех, - сказала я ей.

А она ничего не ответила.

Глава 29

Глава 29

- …а я говорил, что она еще слабая! – возмущенный голос Мира доносился откуда-то… не издалека. Ощущение, что он на ухо орет. И от этого ора данное ухо закладывает.

Я приоткрыла глаз.

Лежу.

На диванчике. Диванчик упругий. Обивка золотыми цветами расшита, и эти цветы я всею мордой лица ощущаю, особенно щекой. Могли бы и подушечку подложить.

- Хватит уже. Это была просто старая шкатулка. Совершенно безопасная…

- Для тебя! Олух ты…

Мир добавил пару слов покрепче.

- А ругаться нехорошо, - сказала я, отлипая от обивки и треклятого цветка, который, кажется, пророс золочеными нитями в щеку. – Он не виноват…

- Яна, лежи…

Меня подхватили.

А я сказала:

- Жестко лежать.

- Могу на кровать перенести…

- Заманчиво, но не сегодня, - слабость отступала, разве что пальцы на руке чуть подергивались. Я посмотрела и убедилась, так и есть, дергаются, мелко так, гаденько.

- Он олух, и ты не лучше, - буркнул Мир. – Ты понимаешь, что… от тебя многое зависит. Очень многое!

- Суженые?

- И суженые… и боги с ними, c сужеными, без них как-то спокойнее…

И ведь искренне сказал. Я даже понимаю, почему.

- Не переживай, - поспешила я утешить, ерзая. И не потому, что сиделось неудобно. Очень даже удобно. Тепло вот. Спокойно. – Я тебе тоже кого-нибудь найду…

- Не надо!

- Ты, к слову, Ульяне нравишься… как мне кажется…

- Я… - Мир дернул узел галстука. – Воздержусь. Пока. Пожалуй. Я не готов к радикальным переменам в своей жизни.

- А кто готов-то? – я широко зевнула. – Я вот тоже не готова, а оно как-то само. Меняется. Раз и все.

Мир поежился. Кажется, живо представив, что раз и все. И суженая со счастливой семейной жизнью в руки падает. Надо же. Теперь я знаю, чего он боится, большой и страшный рыжий рысь.

- Лют, эту девочку звали Тереза. Ту, которой принадлежала шкатулка…

- Тереза? – он чуть задумался. – Тереза, Тереза…

- И она умерла молодой. Скорее всего считается, что она утопилась от несчастной любви.

- Тереза Савольска! – воскликнул Лют.

Мир молча закатил глаза. И уселся в кресло, что стояло напротив нашего диванчика. Ноги вытянул. А и вправду… надо будет его пристроить. Глядишь, скептицизму поубавится, а то ходит тут такой весь из себя… глаза закатывает.

- Она погибла в восемьсот тридцать шестом, - Лют не выпустил моих рук. И не отодвинулся. И я не стала делать вид, что поддержка мне не нужна.

Нужна.

Очень.

А еще он теплый. И мне нравится его тепло.

- Она из родичей, но дальних. Там какая-то мутная история приключилась. Девушку отослали в поместье, чтобы разорвать её роман с неким молодым человеком, которого родные сочли неподходящей кандидатурой. Поместье было далеко от столицы… по тем временам. Родители понадеялись, что девочка успокоится, остынет к своему возлюбленному. И вернется ко двору, чтобы найти себе подходящего жениха. Такой даже имелся, если память не изменяет. Закончилось все плохо.

- Потому как девица дождалась, когда хозяин поместья и её родители отъедут по делам, и утопилась всем на зло, - буркнул Мир. – В итоге был скандал. Нас попытались обвинить в недогляде…

- Она не сама утонула, - сказала я. – Её убили. При ней была… женщина… нянька или горничная. Она знала, что девочка уже… согрешила.

Слушают.

Оба.

У Мира вон только ухо дергается, причем левое. Хотя морду лица держит невозмутимой.

- Она забеременела, а её… не подруга это.

- Наперсница скорее всего. Часто брали девушку из дворни, которая росла вместе с