Лесная герцогиня - Симона Вилар

Удар случился с ним во сне. Проснувшись, Ренье не сразу понял, отчего он настолько слаб и неповоротлив, лишь удивленно поглядел на ставшую неожиданно влажной подушку. Ударил молоточком по подвешенному рядом диску, вызывая слугу. Ударил левой рукой и сам удивился, зачем навязал себе подобное неудобство. Еле дотянулся до висевшего с правой стороны диска.

Однако мальчик-паж, что принес ему подогретую воду для умывания, застыл на пороге и задрожал так, что невольно расплескал жидкость на пушистый ворс устилавшего пол восточного ковра.

– Что это ты вытворяешь, щенок! – возмутился герцог, но тут же испугался сам, чувствуя, что еле ворочает языком, а голос свой, исковерканный и невнятный, слышал словно со стороны.

Паж же вдруг кинулся прочь, принялся громко кричать, скликая приближенных Ренье.

Они все столпились в покое, взволнованно глядя на своего сеньора. Ренье теперь был по-настоящему напуган. Вся его правая сторона отказывалась повиноваться, рука, лежавшая поверх мехового одеяла, слабо дергалась, лицо, начиная с оголенного темени и до подбородка, словно сползло в сторону и было неподвижно, вся правая сторона тела – парализована. И глядя в растерянные лица придворных, он вдруг ощутил такой ужас, какого не испытывал никогда в жизни.

– Но ведь я не испытываю боли! – провыл он, с трудом выговаривая слова, и точно сглазил себя. Боль очнулась в левой, живой стороне, в области сердца и захлестнула, обожгла. Он стонал и выл, и ему казалось, что сердце истекает кровью. Он задыхался, хрипел, лицо его посинело, и все присутствующие в покое кинулись кто куда, причитая, что Длинная Шея отходит в лучший мир.

Но Ренье не умер. Нашли лекаря. Тот велел повыше поднять подушки, почти усадить Ренье. Дышать стало не так больно, но вся правая сторона оставалась неподвижной. Намюрский лекарь оказался неглуп, сразу определил, что с герцогом случился удар и последовавший за ним сердечный приступ. Заготовил успокоительное питье из целого букета трав, велел сеньора не тревожить, но, не желая брать на себя всю ответственность, вызвал лекарей из Льежа.

Вместе с лекарями приехал и епископ Стефан, но Ренье требовал лишь своего канцлера Ратбода. Сам он был уверен, что умрет, постоянно причащался и исповедовался. Его обуял страх перед адовым пламенем, и он каялся непрестанно. Вспомнил о всех своих преступлениях, интригах, предательствах, вспомнил, что повинен в гибели молодого короля Цвентибольда, что желал смерти своей жене Альбраде, что был ей плохим супругом и, по сути, оставил ее на произвол судьбы. А ведь она когда-то выкупила его из норманнского плена. Вспомнил он и о своей нынешней жене Эмме из рода Робертинов, он не знал, где она, но требовал, чтобы ее нашли и вернули ей подобающее по рангу положение.

Придворные удивлялись, они понятия не имели о второй жене герцога, а когда он вдруг стал говорить, что у него есть еще и малолетняя дочь, которую он непременно хотел видеть, вообще растерялись. Где их искать? Сам Ренье не говорил ничего определенного. Мысли его путались, он то требовал послать за сыном, то вдруг вспоминал свою первую и единственную сердечную привязанность, некую Герсенду, которую совратил еще в юности и бросил. Теперь он вдруг затосковал о ней и пожаловал обители в городе Стене, где покоился ее прах, целую земельную пустошь с лесом и несколькими модиями пахотной земли. Вообще Ренье стал вдруг неимоверно щедр и, вызвав писца, диктовал ему длинные списки пожалований обителям, требуя, чтобы везде в Лотарингии молились за него.

Когда в Намюр прибыл канцлер Ратбод и проглядел эти списки, он понял, что Ренье приготовился отбыть в мир иной, и на лице его появилось мрачное, недовольное выражение. Ратбод, епископ Трирский, не испытывал сочувствия к Длинной Шее, но он был сторонником союза с франками и понимал, что если Ренье сейчас умрет и к власти придет его сын Гизельберт, то это повлечет переход Лотарингии на сторону германцев. И тогда ему, Ратбоду, придется туго. Поэтому он привез в Намюр всех известных лекарей и, пригрозив им, велел сотворить чудо и спасти герцога. Ренье должен был жить либо до того, как перед смертью завещает все свои владения Карлу Простоватому в обход прав Гизельберта, либо – и этот вариант больше устраивал канцлера – оставит своим наследником кого-то, кто достаточно влиятелен и силен, чтобы стать герцогом, но при этом остаться верным вассальному договору Ренье с Каролингом.

И у Ратбода даже была кандидатура на этот пост – Рикуин Верденский, глава арденнского рода, человек могущественный, пользующийся уважением в среде лотарингской знати и вполне заслуживающий принять из рук Ренье герцогскую корону.

И Ратбод развил лихорадочную деятельность. Пока знаменитые доктора колдовали над полуживым Ренье, пускали ему кровь, пичкали травяными настоями, а все церкви герцогства денно и нощно молились за жизнь герцога, канцлер рассылал повсюду гонцов, вел переговоры, запугивал, задабривал, одаривал. И он молил о чуде, молил, чтобы Длинная Шея выжил или продержался до тех пор, пока не будет решен вопрос с управлением герцогства. И, видимо, молитвы достойного прелата были услышаны, ибо уже в конце февраля стало ясно, что кризис у Ренье миновал.

Весна настала ранняя, и хотя постоянно шли дожди, Ренье полюбил сидеть в кресле на открытой галерее замка, смотреть, как медленно текут воды серой ленты Мааса.

– Вы еще поборетесь, мессир, – убеждал его Ратбод, хотя, глядя на укутанные в меха мощи, прикидывал в уме, сколько еще протянет эта живая развалина.

За два месяца болезни Ренье заметно изменился, стал похож на глубокого старца, абсолютно облысевшего, с выпавшими зубами и запавшим ртом. И хотя сердце его начало работать без перебоев и он даже пытался шевелить онемевшей рукой, но лицо его по-прежнему оставалось перекошенным, говорил он невнятно, и с неподвижно опущенного уголка рта то и дело стекала слюна, которую бережно вытирал приставленный по уходу за Ренье домашний раб.

И тем не менее Ратбод твердил:

– Вам нужен покой, хороший уход и легкая, сытная пища. И вы оправитесь. Ваша рука уже действует, скоро оживет и нога. Вы начнете двигаться. И жизнь вернется к вам: ваш гороскоп говорит, что в ближайшее время вам ничто не угрожает, а значит, с божьей помощью вы пойдете на поправку.

От этих разговоров Ренье приходил в прекрасное расположение духа. Ратбод в расшитой жемчугом сутане и опушенной куничьим мехом плоской шапочке сидел подле Ренье. Несмотря на мягкость мартовского солнца, пот градом катился с его лица, ткань сутаны натягивалась на распухшем, как опара, брюхе. Трудно было поверить, что в этом неповоротливом человеке таилось столько энергии, и тем не менее именно неуемная энергия действовала на Ренье благотворно, заставляла волноваться, интересоваться делами, чувствовать себя живым и нужным. Он с охотой ставил свою печать под протягиваемыми Ратбодом свитками документов, он даже полюбил это занятие, оно позволяло ему по-прежнему чувствовать себя значимым и великим. И он проглядывал свитки, вникал во все дела, просматривал счета.

Порой Ратбод заговаривал с ним о Гизельберте. Тот опять вызвал неудовольствие лотарингцев, проведя Рождество при дворе Генриха Птицелова. И те из соотечественников, которые признали власть франкского Карла – а их большинство, – тревожатся, к чему приведет явная симпатия сына Ренье к германскому двору.