Проблема туземцев - Роберт Шекли

Кален проверил приборы – все было в идеальном состоянии. Тогда он включил аккумуляторы и стал ждать, пока отсек наполнится антигравитационной жидкостью.

Виктор первым достиг люка, бросился внутрь, но тут же отлетел назад.

– Что случилось? – спросил подоспевший Барнетт.

– Меня что-то ударило.

Они осторожно заглянули внутрь.

Хитроумно переплетенные провода тянулись от аккумуляторов к стенам. Дотронься Виктор до корпуса корабля, он был бы тотчас убит мощным электрическим разрядом.

Они замкнули смертоносную систему и вошли.

Внутри корабля царил хаос. Пол был загроможден беспорядочно разбросанными предметами. В углу валялся согнутый вдвое стальной прут. В довершение разгрома пролитая в нескольких местах кислота насквозь проела обветшавший корпус «Индевера».

В хвостовом отсеке их подстерегала новая ловушка. Тяжелая дверь была с дьявольским коварством подсоединена к небольшому стартеру. Одно неосторожное движение, и от человека, попытавшегося войти, осталось бы мокрое место.

Были и другие устройства, назначение которых никто из астронавтов разгадать не мог.

– Мы в силах все это исправить? – спросил Барнетт.

Эйджи пожал плечами:

– Почти все наши инструменты остались на «Индевере-2». За год мы, вероятно, сумеем кое-что подлатать, но я не гарантирую, что корпус выдержит.

Они вышли наружу. «Индевер-2» взмыл в небо.

– Вот мерзавец! – в сердцах выругался Барнетт, глядя на изъеденный кислотой корпус своего корабля.

– Трудно предугадать, на что способен инопланетянин, – философски рассудил Эйджи.

– Хороший инопланетянин – мертвый инопланетянин, – произнес Виктор.

«Индевер-1» был теперь столь же загадочным и опасным, как «Индевер-2».

А «Индевер-2» улетел.

То был великий день для нашей деревни – к нам пришел Мнемон. Но сперва мы этого не знали, потому что он утаил от нас свою личность. Он сказал, что его зовут Эдгар Смит и что он мастер по ремонту мебели. Мы поверили ему, как верили всем. До тех пор мы не встречали человека, который что-либо скрывал.

Он пришел в нашу деревню пешком, с рюкзаком и ветхим чемоданчиком. Он оглядел наши лавки и дома. Он приблизился ко мне и спросил:

– Где тут полицейский участок?

– У нас его нет, – сказал я.

– В самом деле? Тогда где местный констебль или шериф?

– Люк Джонсон девятнадцать лет был у нас констеблем, – сказал я. – Но Люк умер два года назад. Мы, как положено, сообщили властям, только на его место никого не прислали.

– Значит, вы сами себе полиция?

– Мы живем тихо, у нас в деревне все спокойно. Почему вы спрашиваете?

– Потому что мне надо, – не очень любезно ответил Смит. – Скудные знания не столь опасны, как абсолютное невежество, правда ведь? Ничего, мой пустолицый юный друг. Мне нравится ваша деревня. Мне нравятся деревянные дома и стройные вязы.

– Стройные что? – удивился я.

– Вязы, – повторил он, указывая на высокие деревья по обеим сторонам главной улицы. – Разве вам не известно их название?

– Оно забыто, – смущенно проговорил я.

– Многое потеряно, а многое спрятано. И все же нет вреда в названии дерева. Или есть?

– Никакого, – сказал я. – Вязы.

– Я останусь в вашей деревне на некоторое время.

– Будем очень вам рады. Особенно сейчас, в пору уборки урожая.

Смит гордо взглянул на меня.

– При чем тут уборка урожая? Уж не принимаешь ли ты меня за сезонного сборщика яблок?

– Мне это и в голову не приходило. А чем вы занимаетесь?

– Ремонтирую мебель, – сказал Смит.

– В такой деревне, как наша, у вас немного будет работы, – заметил я.

– Ну тогда, может быть, найду еще что-нибудь, к чему приложить руки. – Он неожиданно усмехнулся: – Пока что мне надо бы найти пристанище.

Я привел его к дому вдовы Марсини, и он снял у нее большую спальню с верандой и отдельным входом.

Его появление вызвало целый поток догадок и слухов. Миссис Марсини уверяла, что вопросы Смита о полиции доказывают, что он сам полицейский. «Они так работают, – говорила она. – Лет пятьдесят назад каждый третий был полицейским. Вашим собственным детям арестовать вас было, что плюнуть. Даже легче».

Но другие утверждали, что это было очень давно, а сейчас жизнь спокойная, полицейского редко увидишь, хотя, конечно, где-то они есть.

Но зачем тут появился Смит? Некоторые считали, что он пришел, чтобы забрать у нас что-то. «По какой еще причине можно прийти в такую деревню?» А другие говорили, что он пришел нам что-то дать, подкрепляя свою догадку теми же соображениями.

Но точно мы ничего не знали. Оставалось только ждать, пока Смит не решит открыться.

Судя по всему, человек он был во многом сведущий и немало повидавший. Однажды мы поднялись с ним на холм. То был разгар осени, чудесная пора. Смит любовался лежащей внизу долиной.

– Этот вид напоминает мне известную фразу Уильяма Джеймса, – сказал он. – «Пейзаж запечатлевается в человеческой памяти лучше, чем что-либо другое». Подходит, верно?

– А кто это – Уильям Джеймс? – спросил я.

Смит посмотрел на меня:

– Разве я упомянул чье-то имя? Извини, друг, обмолвился.

Но это была не последняя «обмолвка». Через несколько дней я указал ему на уродливый склон, покрытый молодыми елочками, кустарником и сорной травой.

– Здесь был пожар пять лет назад, – объяснил я.

– Вижу, – произнес Смит. – И все же… Как сказал Монтень: «Ничто в природе не бесполезно, даже сама бесполезность».

Как-то, проходя по деревне, он остановился полюбоваться пионами мистера Вогеля, которые все еще цвели, хотя время их давно миновало, и обронил:

– Воистину у цветов глаза детей, а рты стариков.

В конце недели некоторые из нас собрались в задней комнате магазина Эдмондса и стали обсуждать мистера Эдгара Смита. Я упомянул про фразы, сказанные им мне. Билл Эдмондс вспомнил, что Смит ссылался на человека по имени Эмерсон, который утверждал, что одиночество невозможно, а общество фатально. Билл Фарклоу сообщил, что Смит цитировал ему какого-то Иона Хиосского: «Удача сильно разнится с Искусством, но все же создает подобные творения». Но жемчужина оказалась у миссис Гордон; по словам Смита, это была фраза великого Леонардо да Винчи: «Клятвы начинаются, когда умирает надежда».

Мы смотрели друг на друга и молчали. Было очевидно, что мистер Эдгар Смит – не простой мебельщик.