Записки капитана флота - Василий Головнин

Господин Мур сам стал читать свое сочинение, в коем после многих комплиментов прежнему губернатору, уделяя частицу и новому, описывает он все наши сборы уйти почти так, как они действительно происходили, утверждая, однако, что его согласие с нами было притворное; опровергает наши ответы, стараясь нас обвинить; потом открывает японцам причину нашего путешествия; описывает подробно состояние восточного края Сибири и делает некоторые замечания о России вообще, а в заключение просит у японцев для нас милости.

Выслушав сию бумагу, мы стали на некоторые места делать свои возражения, но японцы жестоко против нас за это рассердились и говорили, что мы не имеем права Мура оспаривать. Посему я сказал, что если они хотят объявления господина Мура непременно принять за справедливые, то мы переспорить их не можем, свидетелей здесь нет, и так пусть будет по их желанию. Господин Хлебников предложил еще несколько возражений и тем более раздражил японцев; напоследок и он замолчал. Но мы твердое приняли намерение не подписывать бумаги господина Мура, если бы японцам вздумалось утвердить оную нашей подписью, чего, однако ж, не последовало.

По окончании сего дела оба губернатора опять вошли прежним порядком, и один из чиновников донес им, что бумага господина Мура нами прочитана. Что ж он сказал касательно нашего об ней мнения, мы разобрать не могли. После сего новый губернатор, вынув из-за пазухи куверт, по-европейски сделанный, отдал его прежнему губернатору, а сей одному из чиновников, от коего передан он переводчику, а наконец дошел и к нам. Русская надпись на нем заключалась в двух словах: «Матсмайскому губернатору». В куверте находился лист, на коем написаны были по-русски с французским переводом угрозы японцам и проч. в случае, если они не согласятся с нами торговать. Мы тотчас увидели, что это та бумага, присланная Хвостовым, о коей японцы нам прежде говорили.

Впрочем, она была без числа, никем не подписана, и не сказано в ней, по чьему повелению послана она в Японию. Сим старались мы доказать, в чем и господин Мур нам усердно помогал, что произошла она от своевольства частного человека, и что мы уверены и можем клятвою утвердить, что правительство наше не имело в сем деле ни малейшего участия, хотя писавший оную и простер дерзость свою столь далеко, что такую бумагу осмелился послать в Японию. Даже и самое незнание сочинителя оной свидетельствует, что она не от правительства произошла, ибо в ней упоминается о жителях Урупа, которых там давно уже не было и нет, что, конечно, правительству нашему известно, которое в актах своих не поместило бы такой грубой ошибки, если б бумага сия была действительно официальная. Но она не что иное есть, как подложное сочинение, написанное дерзким, малозначащим человеком. Когда губернаторы выслушали наши доказательства, то новый из них сказал, что он не спрашивает у нас, подложная ли это бумага, но хочет только знать подлинное содержание оной, дабы мог о том донести своему государю. Посему мы ее тут же перевели словесно, а после господин Мур перевел и письменно.

В заключение новый губернатор сказал нам, что в непродолжительном времени нас переведут в другое, лучшее место и содержание наше улучшат. После сего оба губернатора вышли, а потом и нас отвели опять в тюрьму.

С сего дня все японцы, при нас бывшие, переменили свое обращение с нами: они сделались гораздо ласковее и снисходительнее. От Теске мы узнали, что господин Мур и Алексей по уходе нашем переведены были в прежнее наше жилище, которое теперь назначается для нас, а для господина Мура с Алексеем там же делают особливую пристройку, и потому, пока оная не будет готова, мы должны оставаться в тюрьме. Сверх того, Теске же нам сказал, что государь их при отпускной аудиенции нового губернатора велел ему как можно стараться о сохранении нашего здоровья и по прибытии его в Матсмай тотчас переменить содержание наше к лучшему.

Между тем повстречался случай, который показал нам в полной мере великодушие и доброту сердца переводчика нашего Теске. Когда я поехал в Кунашире на берег, у меня в кармане было случайно черновое письмо, которое я хотел оставить японцам, не полагая, что буду иметь с ними сношение, в коем, упрекая их за вероломный поступок, что они в безоружных людей стреляли и проч., употребил я некоторые оскорбительные для них укоризны. Но между тем говорю, что у нас без воли правительства ни один военный офицер не может начинать неприятельских действий иначе, как в собственную свою оборону, и потому теперь не хочу отмстить им за их варварский поступок, но не для того, чтоб их боялся, а потому, что не смею сего сделать без воли моего государя. Последняя часть сего письма служила много к показанию нашего дела в настоящем виде, а первая могла раздражить гордых японцев. Господин Мур, зная содержание его, открыл об оном японским чиновникам; оно хранилось с прочими отобранными у нас вещами, и потому тотчас его отыскали и велели Теске переводить. Господин Мур объяснил ему все письмо, но Теске, приметив, что в нем многие слова и целые строки были вымараны, употребил сие обстоятельство в нашу пользу, замарав все те слова, которые могли показаться оскорбительными японскому правительству, а перевел одно лишь то, что служило к нашему оправданию, о прочем же сказал, что нельзя разобрать. Если бы письмо было чисто написано, то ему нельзя было бы сего сделать.

9 июля привели нас опять в замок в присутствии обоих губернаторов. Тогда новый из них сказал, что как мы ушли единственно с той целью, чтоб возвратиться в свое отечество, впрочем, не имели намерения сделать какой-либо вред японцам, то он теперь по согласию со своим товарищем переменяет наше состояние к лучшему в надежде, что в другой раз на подобный поступок мы не покусимся, а станем ожидать терпеливо решения об нас японского государя. Что же принадлежит до них (губернаторов), то оба они будут всеми мерами стараться о доставлении нам позволения возвратиться в отечество.

С окончанием сей речи вмиг сняли с нас веревки: мы почти и не приметили, как прежде солдаты, сидя за нами, развязывали их и приготовлялись снять в одну секунду. После сего прежний губернатор уверял нас, что доброго своего расположения к нам он нимало не переменил и столько же будет пещись об нас, как и прежде. Потом, пожелав нам здоровья и дав совет, чтобы мы молились Богу и уповали на Его волю, простился с нами. Губернаторы вышли. Потом и нас повели из замка.

Глава 9

Теперь пошли мы уже не в тюрьму, а в прежнее наше жилище, по-японски оксио называемое, где мы жили до перевода нас в дом. Нам шестерым назначили прежнее наше место, а господина Мура с Алексеем поместили в пристроенной к одной из наших стен каморке, в которую со двора был особенный вход. С переменой нашего жилища и содержание наше улучшилось: пищу давать нам стали гораздо лучшую, нежели какую мы получали, живши прежде в том же самом месте, а сверх того, каждый день велено было давать нам по чайной чашке саги; дали трубки, табачные кошельки и весьма хороший табак; чай у нас был беспрестанно на очаге. Сверх того дали нам гребенки, полотенца и даже пологи от комаров, которых здесь было великое множество. Состояние наше чрезвычайно переменилось: кроме всех помянутых выгод, доставленных нам японцами, они стали нам давать наши книги, дали чернильницу и бумагу, пользуясь коими, вздумали мы сбирать японские слова, записывая оные русскими буквами. Наконец, хотелось нам выучиться писать по-японски, и мы просили переводчика Кумаджеро написать нам азбуку, но он сказал, что для сего ему нужно прежде выпросить позволение своих начальников, а потом объявил, что японские законы запрещают учить христиан читать и писать на их языке, почему начальники на сие и не могут согласиться. И так мы должны довольствоваться тем, что могли сбирать японские слова и записывать их по-русски.