Крестная дочь - Андрей Троицкий

Планов много. Надо найти могилу Вакса и Богата. Выкопать тела и забрать деньги. А потом… Правда, теперь эта затея представляется сомнительной. Если могилу глубоко не замело песком, ее вскроют или уже вскрыли те солдаты или менты, что сейчас рыщут по округе в поисках беглых заключенных. И деньги уже прибрали и поделили. Офицерам – основная сумма. А прапорщикам и сержантам – мелочь на папиросы. Поэтому нечего губы раскатывать. Если могилу не нашли солдаты, найдет ли ее Тайм в следующем году, когда ветер передвинет с места на место песчаные холмы. Сомнительно.

Но в запасе есть и другие соблазнительные варианты грядущей жизни. С новыми документами и деньгами, вырученными за джип, он не пропадет. Купит кусок плодородной земли где-нибудь под Ташкентом. В этой стране владелец земли с голоду не опухнет. Правда, плодородной земли в Узбекистане – с гулькин клюв. И стоит она недешево. Но если уж купил, – ты уважаемый человек. Таймураз наймет трех работников и вместе с ними познает радость нелегкого крестьянского труда. Будет встречать в поле рассвет, честно вкалывать, хотя честных людей никто не любит. За год можно собрать до трех урожаев мака, с выгодой сбыть все выращенное перекупщикам дури. И еще он посадит немного марихуаны, всего несколько кустов. Не для продажи, для души. Тайм представил себе, как перетирает пальцами молодые соцветия, как мешает канабис с табаком. И голова закружилась от удовольствия безо всякого ширева и пырева.

Чего доброго так он и разбогатеет по-настоящему. Можно забрать к себе старика Саида Афлатуни, единственного родственника, правда, очень дальнего, который остался у Тайма. У деда бельма на обеих глазах и куча разных болезней. И еще у него на черный день заначены большие деньги. Скоро старик врежет дуба, а Тайму за его хлопоты, за уход за стариком отойдут его сбережения и полдома под Бухарой. Да, у Таймураза нет под рукой карты, где указан маршрут, как проехать к городу по имени Счастье. Но с деньгами он точно не заблудится.

Захотелось переброситься словом с Зубовым, рассказать ему о своих планах. Может быть, наступят времена, когда летчик приедет к нему в гости. И они, усевшись под навесом, станут пить зеленый чай и травить похабные анекдоты.

– Слышь, ты как к старикам относишься? – Тайм дотронулся до плеча Зубова.

– Нормально отношусь.

– А то я тут думаю одного старика, ну, вроде как родственника, приютить, – Тайм раскрыл пачку с папиросами, найденными в кармане убитого, и пустил дым. – Ну, вроде как взять его на воспитание. Это когда домом обзаведусь. Он ничего себе старик. Богатый. В свое время держал скобяную лавку. Торговал, да. Старый такой старик, даже детей своих пережил. И почти ни хрена не видит.

– А что это ты вдруг возьмешь его на воспитание? – заинтересовался Зубов. – С чего у тебя разыгрался приступ великодушия?

– Я же говорю: он богатый. Поживет немного и приберется. А старики что… Я против них ничего не имею. Им много не надо. Миску риса за день – и ту не съест. Старики, они слабые, безответные, – Тайм вздохнул, будто представил себе нелегкую стариковскую долю. – Треснешь такого мухомора кулаком по репе. И шабаш. Всех дел на копейку. И владей его имуществом.

Панова подскочила на сидении и заорала:

– Заткнись, вонючка. Чертова помойка. Если он скажет еще слово, я выйду и дальше пойду пешком.

Таймураз поджал губы и замолчал.

К высохшему озеру приехали быстрее, чем рассчитывал Зубов. Самолет стоял на том же месте, под крутым склоном холма. Ветер неожиданно стих, а солнце выбралось из-за тучи и стало припекать. Соль, покрывавшая дно озера, заблестела, как снег в горах. Оставив джип внизу, втроем поднялись на ровную площадку между двумя холмами. Возле кострища лежал хворост собранный еще Сухановым.

Зубов притащил снизу боевые трофеи, взятые в Первомайце: двадцатилитровую пластиковую канистру с чистой питьевой водой, две вязанки настоящих дров, полмешка угля. Вместе с Таймуразом они поставили палатку, развели огонь, в котелке сварили кофе и разогрели банки с консервированным бобовым супом. Панова, отказавшись от супа, перекусила галетами и выпила кружку кофе. Она сидела у костра, глядя на огонь тоскливыми темными, как осенние омуты, глазами.

– Может быть, в палатку пойдешь, поспишь? – спросил Зубов.

Он расстелил на земле военную карту. Отсюда до места в степи, названного таинственным словом Саиф, какая-то жалкая сотня километров.

– Не хочу, – ответила Панова. – Посижу тут.

– На воздухе благодать, – поддакнул Таймураз. – Солнышко светит.

Он стянул с себя солдатские башмаки, снял влажные от пота носки. Посмотрел на серо-голубое небо и улыбнулся: зеленых ракет не видно со вчерашнего вечера, значит, ветер, разгулявшийся ночью, замел отпечатки протекторов, погоня давно сбилась со следа. Таймураз, подвинулся поближе к огню, воткнул в землю две веточки, повесил на них носки, в которых еще из тюрьмы бежал. Бросив на землю пиджак, пропитанный кровью, улегся на него, зажмурился и блаженно пошевелил пальцами ног.

– Хорошо, – сказал он.

– Так хорошо, что дышать нечем, – бросила Панова. – Лучше пойду в палатку, иначе помру тут от асфиксии.

Тайм подумал, что эта русская баба его презирает, для нее он даже не человек, а лицо мусульманской национальности без определенного места жительства. И пусть себе злится, пусть с ума ходит, – ему это по барабану. Панова изнутри закрыла молнию палатки и стала терзать транзисторный приемник, пытаясь найти в эфире российскую станцию.

Зубов, отмерив пятнадцать шагов от кострища, саперной лопаткой копал яму. Скоро он все закончил, поднял снизу четыре дощатых ящика, промаркированных какими-то цифрами и надписями «вес брутто 10 килограмм» и «взрывоопасно». Он снял крышку, убедившись, что перед ним не куски хозяйственного мыла, завернутые в вощеную бумагу, а тротил фабричного производства, сложил ящики один на другой в тени склона и сказал громко, чтобы и Панова услышала:

– Я к самолету. Заправлюсь и подниму машину в воздух. Когда вернусь, точно не скажу. Может быть, через пару часов. А, может, только утром. Это как повезет. Не скучайте.

И, не дожидаясь ответа, стал спускаться вниз.

Панова выключила музыку и, закрыв глаза, растянулась на спальнике. Надо бы уснуть, потому что ночью она даже не задремала. Но сон не шел. Долетал звук двигателя самолета. Он медленно удалялся и вскоре совсем исчез. Стало слышно, как потрескивают веточки в костре и похрапывает разомлевший на солнце Таймураз.

Она снова закрыла глаза и увидела перед собой лицо человека, которого пристрелила вчерашней ночью. Чернявый мужик в куртке с накладными карманами лежал на земле, разбросав руки по сторонам. Кровь на лице быстро засохла, а в открытый рот ветер надул песка. Зубов сказал: «Не смотри». Посветил фонариком и выключил его. А потом взял Панову за руку, отвел в какой-то темный двор, где разложил костер. «Нас тут ждали, чтобы убить, – сказал он. – И это у них получилось. Почти получилось». Пановой хотелось заплакать, но слез не было. Сердце стучало как отбойный молоток, а ноги дрожали так, что она не могла стоять. Зубов сунул ей в руку кружку с разведенным спиртом и сказал, чтобы она выпила. А потом сам хлебнул, стянул с себя рубаху и позвал Таймураза.