Розы мая - Дот Хатчисон

Забинтованные пальцы не шевелятся, и боль пульсирует в них эхом сердца. Какое-то время рассчитывать на них не стоит.

И все же, если не глупить больше обычного, меня ждет полное выздоровление. Останется, может быть, несколько шрамов, но при точном соблюдении предписаний все функции останутся при мне. Ребра осматривал только один доктор, а вот руки привлекли трех. Меня напичкали антибиотиками и болеутоляющими, да еще настоятельно порекомендовали проконсультироваться у психиатра.

Вообще-то седативное мне следовало принимать все пять последних лет, но сейчас, впервые после той жуткой ночи ожидания Чави, я чувствую себя в порядке и без них.

Более чем в порядке.

И вот это на самом деле и есть самое тревожное.

Эддисон возвращается в гостиную и берет собранное уже белье, а когда мама корит его, даже не пытается смутиться.

– Я не в том возрасте, чтобы сидеть на полу, – отмахивается он.

– Я старше.

– Вы остаетесь молодой, потому что поедаете души.

– Верно. – Она забирает у него стопку сложенных простыней, встряхивает и бросает в стоящий на диване ящик со всем остальным. – Что сказал Виктор?

– Он все еще в хирургии. Наши работают с образцом крови и теми материалами, которые Рамирес и Стерлинг взяли из квартиры.

– Если он не выживет, вы сообщите семьям? – Мама мягко толкает меня на диван, хлопается на пол и, прислонившись к моим ногам, рассеянно тянется к пульту. Так она занимает руки во время разговора, потому что пока она что-то делает, ничего плохого случиться не может.

Или что-то вроде этого. Такая уж моя мама, и такой она была всю жизнь, а потому Эддисон, который хорошо ее знает, принимает все спокойно.

– Зависит от того, насколько крепко собранные доказательства свяжут его с другими убийствами. То, что сказал он сам, и то, что нашли мы, уже немало, но боссы требуют бо́льшего. Будем искать.

Он берет бело-голубой конверт с моими лекарствами, читает инструкцию и открывает два пузырька. Одна таблетка большая, две поменьше, и все три белые. Поворачивает мою руку ладонью вверх, кладет таблетки на нее. Потом встает, уходит на кухню и через секунду возвращается со стаканом молока.

– Знаю, ты поела, но молоко иногда создает хорошую подушку для препаратов.

– Хорошо знакомы с рецептурными лекарствами, а, Эддисон? – спрашивает мама.

Ему определенно неудобно, но он пытается это скрыть.

– Как подстрелят пару раз, так и выучишь пару фокусов.

Мама останавливает игру и, обернувшись, смотрит на него через плечо.

Не знаю, что она прочла в его лице, но комментариев не слышно. Мама просто возвращается к игре.

Я проглатываю таблетки. Выпиваю молоко.

Над головой мягко и раскатисто грохочет гром. За окном падает снег, и порывы ветра вертят и крутят белые пушинки и гонят вихри. В такую ночь хорошо сидеть дома, в тепле, вместе с любимыми и близкими. Я беру Эддисона за руку и тяну к себе, на среднее сиденье.

Чтобы прислониться к нему.

Он тоже прислоняется ко мне, и мы сидим и молча наблюдаем за мамой. Ему, наверное, нужно о многом меня расспросить. Может, и расспросит, когда подберет правильные слова. В том все и дело, что Эддисон знает меня.

Думаю – и почти уверена, что это так, – он ждет новостей о Джошуа: выживет тот или нет. Ответ на этот вопрос и определит дальнейший ход вещей, ведь так?

Возможно, нет.

Во всяком случае, не с юридической точки зрения.

– Что у тебя с руками? – бормочу я, уткнувшись в его рубашку.

– Долгая история. Обещай только, что не станешь спрашивать Мерседес – у нее на этот счет своя версия.

Я тихонько фыркаю.

В конце концов к нам всем приходит вечер. Формально Эддисон здесь, чтобы охранять нас, как охраняла Стерлинг, но оставлять члена семьи на диване неправильно, и мы устраиваем его в маминой комнате. Не в моей же, в конце концов. Подозреваю, он и сам так думает. Мама помогает мне приготовиться ко сну, и в какой-то момент я, закрыв глаза, представляю, что это Чави толкается в одной со мной узкой ванной и чистит рядом зубы.

Мы вместе сворачиваемся на моей кровати, и мерцающий огонек электрической свечи бросает тени на рамку с фотографией Чави и стену за ней. Плюшевый медвежонок, подаренный Мерседес при нашей первой встрече, живет обычно на туалетном столике, но сегодня лежит под моей распухшей скулой.

Этих мягких медвежат у нее, должно быть, бездонный запас, и она раздает их жертвам и их родственникам всегда, когда приезжает к ним домой или на место преступления. Уютная тогда, игрушка уютна и сейчас.

И этим же самым медвежонком я запустила в Эддисона, когда впервые встретила его. Вот так-то.

– Не совсем так, как планировалось, – говорит наконец мама голосом чуть громче шепота, и я снова хихикаю. А потом уже смеюсь вовсю, и она тоже, и мы хохочем как сумасшедшие и не можем остановиться из-за того, как забавно у нее это прозвучало. И даже когда мы умолкаем, запыхавшись, у меня все еще горят от боли ребра.

– Я знала, что Арчер уедет. – Я перехожу на более серьезный тон. – Мне только не пришло в голову, что он спрячется так далеко. Думала, ну, будет где-то на расстоянии крика. Я… – Выдыхаю, задерживаюсь на вдохе и выдыхаю еще раз. – Я испугалась.

– Еще бы. – Мама поворачивается, придвигается ближе, прижимается щекой к моей щеке и подбородком в плечо. – Я не могла работать. Едва удерживалась, чтобы не сорваться и не поехать за тобой.

– Монстров не осталось и убивать некого, – шепчу я.

– Был один, и того больше нет?

– Слава богу.

– Как ты думаешь… – Мама снова умолкает, и это так на нее не похоже, что я бы повернулась и посмотрела, если б не запротестовали ребра. Вместо этого я нахожу ее руку и переплетаю пальцы с ее пальцами у себя на животе. – Очень долго мы с тобой были против остального мира, – продолжает она, сама прерывая затянувшуюся паузу. – Но теперь у нас есть наши агенты, у тебя есть Инара и твои ветераны… Может быть, пора приоткрыться немного?

– Попробую найти друзей в Париже. Не просто нехотя позволю им быть, как с Эми, но постараюсь по-настоящему.

– Хорошо. А что бы ты подумала…

Каким бы ни было продолжение, оно казалось невозможным.

– Некоторые наши родственники учатся или работают в университетах на континенте. Есть даже в Париже. Мы могли бы попробовать установить связи с ними, поискать подходы к старшим поколениям…

– Подходы к тем, кто выше?

– Я сказала то, что сказала. – Ее губы легко касаются моего уха, дыхание подстраивается под мое. – Ты могла умереть сегодня, милая, а я поймала себя на мысли, что не хочу остаться совсем одна. Справлюсь, конечно. Смогу. Но не хочу. А еще я поняла, что если что-то случится со мной… я знаю, о тебе позаботятся. Вик удочерил бы тебя, не раздумывая. Просто подумала… Ох, Прия, ты знаешь, как я не люблю изливать чувства.