Крылья голубки - Генри Джеймс

– А разве миссис Лоудер не говорила с нею о нас?

– Весьма вероятно. Но только о тебе. Не обо мне.

Это представилось ему необъяснимым.

– Как же тетушка Мод может знать меня иначе, чем как человека, который делит с тобой радости и горести и вообще есть неотъемлемая часть тебя самой?

– Как? – торжествующе вопросила Кейт. – Да не иначе как не придавая этому значения, не желая принимать это во внимание, последовательно держась своей линии. Линия тетушки Мод заключается в том, чтобы не допускать реальность в наши отношения – то есть ту мысль, что от тебя мне грозит опасность, – она не желает ни подозревать, ни даже слышать об этом. Она уверена, что может избавиться от этого, проигнорировав реальность, заставив ее исчезнуть. Вот так ей и удается знать тебя иначе, чем как неотъемлемую часть меня. Она ни на миг не признает ни перед миссис Стрингем, ни перед Милли, что я тебя каким-то образом, как говорят, «выделяю».

– А ты не предполагаешь, – спросил Деншер, – что они сами сумели в этом разобраться?

– Нет, мой милый, – заявила Кейт, – даже после того, как Милли так забавно натолкнулась на нас во вторник.

– Она что же, не видит, что я…?

– Что ты, так сказать, сходишь по мне с ума? Да, несомненно, видит, что ты взираешь на меня с довольным видом, – ты всегда слишком явно и неприкрыто, как мне кажется, выказываешь свою радость. Но ничего более этого. Я ведь не очень выказываю свою радость, возможно, я, в присутствии других, выказываю ее недостаточно, чтобы доставить тебе удовольствие.

– А ты разве не можешь выказывать ее так, как тебе хочется? – резко спросил Деншер.

Это ее несколько озадачило, но она блистательно вышла из положения.

– Не тогда, когда это касается тебя. Кроме того, что она видит, что ты вроде бы потерял голову, – продолжала Кейт, – она видит, что я просто по-настоящему хорошо к тебе отношусь.

– Да уж, просто очень хорошо, как ей видится!

– Значит, действительно очень хорошо. И она очень просто, – Кейт улыбнулась, – считает меня по-настоящему очень хорошей.

Молодой человек задумался.

– В таком смысле, который требует объяснения.

– Тогда я объясняю. – Она и в самом деле была великолепна: все снова сводилось к ее просьбе о свободе действий и к высокому достоинству его доверия к ней. – Я хотела сказать, – добавила она, – что охотно буду объяснять.

– А что я буду делать?

– Распознавать возникающую в результате этого разницу, если она станет задумываться.

Однако тут, честно говоря, Кейт заколебалась. Моментальной реакцией на то, что она явно подразумевала, было только его молчание, и прежде чем он снова заговорил, она вспомнила о необходимой осторожности. Им теперь ни в коем случае нельзя было забывать о том, что тетушка Мод предоставила им свободу общения, поверив в их честность, и они не должны испортить все дело, злоупотребив ее доверием. Ему нужно вовремя от нее уйти. Возможно, они увидят, что это пойдет им на пользу. Но она вспомнила и о Милли.

– Не забудь навестить ее.

Однако Деншер так и не усвоил того, что она ему говорила.

– Значит, я могу придти снова?

– К тетушке Мод – сколько угодно. Но мы не сможем снова, – сказала Кейт, – сыграть с ней эту шутку. Я не смогу встречаться с тобой здесь наедине.

– Тогда – где же?

– Пойди повидаться с Милли, – повторила она для вящей убедительности.

– А мне-то что пользы от этого?

– Попробуй сделать это – и увидишь.

– Ты хочешь сказать, что сумеешь тоже оказаться там? – спросил Деншер. – Допустим, сумеешь, но как это даст нам возможность уединиться?

– Попробуй – и увидишь, – повторила девушка. – Мы должны использовать любые возможности.

– Точно так считаю и я. Но, как мне представляется, у нас есть возможность получше этой. – Его идея была такова, что заставила его на миг замолкнуть, однако он все же решился ее высказать с достаточной убежденностью: – Почему бы тебе не приехать ко мне?

Его вопрос вызвал в ее глазах выражение столь глубокого огорчения, что казалось, они говорили ему, что он не так уж великодушен, ожидая от нее определенного ответа, и, глядя на него так, она как бы молила его подождать и обращалась к чему-то в нем, заставив его ощутить это что-то как чувство жалости. Из-за этого оттенка ее особой нежности Деншер почувствовал, что его вернули на прежние позиции; и пока он вопрошал свою душу и свою плоть, на какие уступки они согласны пойти, Кейт по-прежнему настаивала на своем единственном средстве решения их трудностей. Это могло бы вызвать у него раздражение, если бы он хоть на миг предположил, что Кейт порой способна на глупое упорство.

– Ты сам увидишь разницу, увидишь, как это все изменит, – сказала она.

Ну что ж, раз она не глупа, значит – умна; значит, это он глуп, и доказательством послужит то, что он будет поступать, как она хочет. Но он сделал последнее усилие понять: ее упоминание о «разнице» навело его на эту мысль. Ему и в самом деле удалось ухватиться за что-то тонкое, но прочное, когда он произнес:

– Минуту тому назад, когда ты говорила о разнице, ты имела в виду, что разница будет в том, что ее удастся убедить в твоей неприязни ко мне?

Однако у Кейт для такого грубого выражения ее идеи имелся один из самых ярких способов демонстрации нетерпения, с помощью которого она закрыла дискуссию. По ее знаку Деншер открыл дверь, и она вышла вместе с ним на лестничную площадку, всем своим видом показывая, что она представила ему все возможности и любые вопросы будут праздными, а сомнения – неуместными.

– Я и правда возненавижу тебя, если ты испортишь мне всю красоту того, что я вижу!

Несмотря на все это, Деншеру предстояло услышать от нее еще многое о том, что и как она видит; и ближайший же случай приготовил для него еще и другие сюрпризы. Наутро после его визита к Кейт он получил от миссис Лоудер телеграфное выражение ее надежды, что он сможет оказаться свободным в этот вечер, чтобы пообедать вместе с ними; и счел свою свободу везеньем, хотя в какой-то степени подпорченным продолжением ее послания: «Ожидаем американских друзей, которых, как я, к моему удовольствию, обнаружила, вы тоже знаете!» Его знакомство с американскими друзьями оказалось явно неприятной случайностью, чьи плоды ему придется вкушать до последней горькой дольки. Предвкушение, однако, поспешим мы добавить, к его радости, в самом событии оправдалось не полностью, пережив приятное сокращение: само событие заключалось в том, что на Ланкастер-Гейт, через пять минут после своевременного появления там Деншера, миссис Стрингем приехала одна. Долго длящийся свет летних дней, поздние фонари – уже вошедшие в привычку – сделали обеды более поздними и еще более поздним появление гостей, так что Деншер, со своей обычной пунктуальностью, застал миссис Лоудер в одиночестве: сама Кейт еще отсутствовала на поле боя. Поэтому ему пришлось пережить с хозяйкой дома несколько сложных моментов – сложных по той причине, что они предлагали ему быть сверхъестественно простым. Ему самому, ей-ей, как раз этого и хотелось, но никогда еще не приходилось так широко и свободно – так сверхъестественно просто – быть простым, словно это ставилось ему в заслугу как достоинство. Это была особая черта, которую тетушка Мод, казалось, являла собственным примером; казалось, она говорила ему самым приятным тоном: «Вот чего я хочу от вас, разве вы не видите? Просто будьте точно таким, как я». Величина той черты, которую требовала от него миссис Лоудер, могла сама по себе лишить Деншера устойчивости: вообще-то, ему нравились величины, с которыми имела дело миссис Лоудер. Ему очень хотелось бы спросить у нее, насколько возможно, с ее точки зрения, чтобы бедный молодой человек хоть в чем-то походил на нее; но он все же довольно скоро осознал, что поступает именно так, как ей угодно, позволяя ей заметить его чуть глуповатое изумление. Более того, он испытывал странный, хотя и не очень сильный страх по поводу результатов разговора с ней, – поистине странный, ибо страшился он ее добродушия, а не суровости. Суровость могла бы вызвать его гнев – а в этом всегда было и удобство, и успокоение; добродушие же, в его положении, скорее всего, заставило бы почувствовать стыд, о чем тетушка Мод, чудесным образом относясь к нему с явной приязнью, видимо, догадывалась. Она также избегала и разговора, видимо щадя его, она его сдерживала, отказываясь с ним ссориться. А теперь она предлагала ему радоваться всему этому, и его втайне огорчало ощущение, что в целом это и станет для него тем, что лучше всего его устроит. Чувствовать, что тебя сдерживают, неприятно, но поистине гораздо страшнее чувствовать стыд, являвшийся чем-то вполне очевидным, и уже не имело значения, что этого Деншер тоже стыдился.