В тяжкую пору - Николай Попель

Сеник отыскал раненых в чаще, у ключа. Маруся с простреленной рукой была здесь же.

Снова плача, как при первой встрече, девушка рассказала о тревогах прошлой ночи.

Во время перестрелки она с восемнадцатью ранеными укрылась в овраге. Наши отошли. В овраге появились немцы. Увидели раненых. Что они говорили, делали, Маруся не помнит. «Я как в беспамятство от страха впала». Но гитлеровцам было не до раненых. Посудачили и ушли. Едва они исчезли, Маруся оправилась, принялась перетаскивать бойцов в другое место. Те, что в состоянии были передвигаться, ползли сами. За день трое тяжелых умерли.

— Я знала, что вы нас будете искать, не бросите, только боялась, как бы фашисты раньше не пришли. Так боялась, слов нет! — сквозь слезы повторяла Маруся. — Трех товарищей сама похоронила…

В воздухе опять самолеты. Мелкие бомбы рвутся в вершинах сосен и дождем осколков падают на землю. Отрывистые пулеметные очереди напряженной дробью звучат над лесом. После каждого захода новые раненые, а то и убитые.

Мы не отвечаем, не выдаем себя. Но почему, собственно, не отвечаем, почему молчим? Немцы ведь обнаружили нас, не отстают ни на шаг. Видно, не я один так думаю. Будто выполняя чью-то команду, все начинают стрелять по снижающимся самолетам. И вдруг на крыле одного из них вспыхивает оранжевое пламя, через секунду самолет окутывается черным дымом и стремительно, прижимаясь к вершинам деревьев, исчезает с наших глаз.

У фашистов одним самолетом меньше. В отряде споры — чья пуля попала.

Когда совсем стемнело, к Сытнику подбежал запыхавшийся сержант Андреев, который шел с разведкой.

— Товарищ майор, впереди, в лесу, костры. Много костров!

Сытник поворачивается, и по колонне от роты к роте несется: «Стой! Стой! Приставить ногу!»

— Чьи же это костры?

— Непонятно, товарищ майор, на немцев не похоже. По колонне новая команда:

— Воентехника Гартмана к начальнику штаба.

— Берите людей, — приказывает Сытник Гартману, — выясните, кто там. Да побыстрее.

— Стоп, — вмешивается Петренко. — Сам пойду. Могу уже. Воентехник будет моим заместителем.

— Захватите пленного, — приказывает Сытник. — Без пленного не возвращайся.

Проходит около часу. Колонна, как двигалась взводами, ротами, так и спит повзводно, поротно.

Сквозь дрему слышу голоса. Неужели заснул?

Перед Сытником стоит человек в немецком кителе. Глаза завязаны, во рту кляп. Едва вынули клян, лес огласился добротной русской бранью.

Мне кого-то напоминает этот голос. Но кого? С глаз задержанного сняли повязку. Секунду, остолбенев, смотрим друг на друга.

— Федя!

— Николай!

Бывают же встречи! С двадцать девятого года ни разу не виделись. Федя Сеченко был тогда командиром дивизиона, я у него в дивизионе командовал батареей…

— Чего угодно ожидал, но только не захвата в плен твоими хлопцами, смеется Федя. — Пошел за нуждой в кусты. Вдруг сзади наваливаются. И слова сказать не дали.

Но вдруг смех прекращается. Сеченко проводит рукой по небритым щекам и совсем другим голосом сообщает:

— Исполняю обязанности командира гаубичного полка сто двадцать четвертой стрелковой дивизии. А в полку том двадцать пять душ. Расчехвостили нас на Икве у Вербы… Есть такое благословенное местечко.

— Это местечко нам тоже известно. Что все-таки осталось от дивизии? Кто командует?

— Осталось негусто. Главным образом обозы. А за начальника у нас командир четыреста шестого стрелкового полка полковник Новиков. С ним батальонный комиссар Басаргин. Новиков сильно в ногу ранен, с повозки не слезает.

— Веди к Новикову.

Нехотя поднимаются люди. Заработал мотор Т-26.

— Эка у вас, танк даже имеется, — заметил Сеченко. — Богато живете.

В пути не выдержали. Предались воспоминаниям.

— Помнишь, — начал я, — над нами кинофабрика шефствовала. Когда с учений едем, ты норовишь дивизион обязательно мимо той фабрики пустить. Покрасоваться верхом, чтобы девчата из окон видели.

— Было! — опять хохочет Федя. — А как с маневров возвращались! Дороги народом забиты. Цветов столько, будто все сады на Украине оборвали. В руки суют яблоки, пироги. И до чего же народ любил нас…

Подошли к группе командиров. Сеченко объяснил, кто мы такие. Навстречу поднялся тонкий, стройный человек в гимнастерке, перекрещенной ремнями.

— Старший батальонный комиссар Басаргин. Слышали о вашем отряде, рады познакомиться… Не худо бы сообща действовать.

— Разумеется, не худо. Только надо прежде с товарищем Новиковым поговорить.

Новиков с открытыми глазами лежал на телеге. Смотрел на звезды. Он был, видимо, высокого роста, перевязанная нога, укрытая полушубком, торчала с подводы. Не меняя позы, лишь скосив глаза, Новиков выслушал все, что ему доложил Басаргин, потом тяжело повернулся на бок, поздоровался с нами. Рука у Новикова жесткая, горячая.

— Каковы ваши планы? — поинтересовался я. Новиков коротко бросил:

— Через час форсирую Горынь у Барбаровки.

— Нельзя ли отложить форсирование часа на два?

— Нельзя.

— У нас в отряде люди двое суток ничего не ели. Не поможете ли продуктами?

— У самих ничего нет.

— Тогда дайте две-три лошади, кониной накормим.

— Лишних лошадей не имею.

— На нет и суда нет. Ознакомьте, пожалуйста, подробнее с планом форсирования.

— Начальник штаба, доложите бригадному комиссару. Новиков лег на спину, давая понять, что разговор окончен. Подполковник, начальник штаба, показал по десятиверстке место форсирования. Мне оно не понравилось — совершенно открытое, рядом деревни, берега заболочены.

— Есть ли переправа? Где пойдет обоз?

— Имеется небольшой мост. Неподалеку брод для повозок… Вернувшись в отряд, мы обсудили положение. Отказываться от совместных действий лишь потому, что полковник Новиков был не особенно учтив, нелепо. Есть разведанная переправа. Грех ею не воспользоваться.

Сытник стал готовить к форсированию и наших людей. Я вернулся к Новикову.

— Будем форсировать во втором эшелоне. Новиков пожал плечами:

— Ваше дело.

Меня резануло такое безразличие. Однако сдержался, понимал, что раненому, прикованному к повозке Новикову нелегко командовать отрядом. Не исключено, что его смущает мое звание, боится оказаться в роли подчиненного. Возможно, сомневался в боевых качествах нашего отряда.

Я же был совершенно уверен в том, что имею дело с мужественным, волевым человеком, сумевшим, несмотря на тяжелое ранение, вести людей через вражеский тыл. Личные взаимоотношения — дело десятое. Повоюем вместе, и взаимоотношения наладятся. Пока же надо проявлять максимум выдержки и такта.