Как я охранял Третьяковку - Феликс Кулаков

С сожалением я протянул старшему научному сотруднику его проходку. Но не отдал сразу. Когда Крукес С. М. трясущейся рукой схватил пропуск, я, глядя ему прямо в глаза, нанес разящий удар: «И в обезьяннике 142-го отделения в ноябре 94-го я тоже не вас встречал, значит?». И в глаза ему гамадрилу, в глаза! Фиксируй! «Выпад пар-лафет с поворотом на ѕ золотника. Сей удар гарантирует конфузию неприятеля и его скорую кончину». Х-х-х-ц! Внутренние органы в беспорядке сыплются на ботфорты и «передавайте привет товарищам из костромского комитета!». Чуть не упал, бедняжка Крукес. Но все отрицает, игуанодон бородавчатый.

А вот девушка в полосатом шарфике, совсем даже наоборот. Хорошо держится, сучка, качественно. Прекратите, говорит, балаган. Ишь… Ромашкова стоит помалкивает, а этой профурсетке не терпится! Пропуск, правда, у нее прошлогодний… Так, собрались и работаем. Но попроще, под дурака.

«Не могу понять… Э… Пропуск-то у вас того… Истек. (она: «тяф-тяф-тяф!») И вовсе это не чушь никакая! (она: «тяф-тяф-тяф!») Женщина, мы это… Мы работаем, а не в игрушки играемся!».

Ах-ах! Непонятно, говорит, зачем вы тут вообще стоите. Ну, блин, коза! На штык бы тебя…

«Эта-а-а… значит так. Слоны в зоопарке стоят, а мы тут осуществляем пропускной режим. В экспозицию, значит… не могу вас допустить. Не имею такого права. А пропуск я изымаю до выяснения всех обстоятельств».

Отдайте, кричит, не ваше это собачье дело. Как так не мое? Очень даже… Ну-ка, построже с ней. Металлу в голос. «Встаньте, пожалуйста, на место!». Растерялась, интеллигенция… Сейчас заплачет.

Допустим, конечно, не совсем так все было. Но близко к этому, чрезвычайно близко. Проявил я, словом, и чудеса принципиальности и образцы служебного рвения. После коротких препирательств, Ромашкова в конце концов наказала нерадивой сотруднице возвращаться назад. Процессия проследовала в залы. Я промокнул лоб галстуком и мысленно возблагодарил Святого Пафнутия.

Потом я подошел к SLO и набрал номер дежурки. Мне вдруг с непреодолимой силою захотелось увидеть Павла Макаровича, заглянуть ему в глазки, крепко обнять, потрепать его по непокорным вихрам и прошептать на ушко несколько жарких, исключительно нежных признаний. Десятки и даже сотни самых искренних слов уже вертелись у меня на языке. Истинно вам говорю, если я сейчас же не увижусь с Павликом, то сдохну в страшных корчах, блять!

С другой стороны, надо обставить все деликатно, технично. Все-таки сотрудник Тюрбанов в данный момент находится под моим командованием, а, стало быть, в его проступке отчасти есть и моя вина. «Не доглядел!», «не воспитал!», «не смог донести до сознания подчиненного всю важность и ответственность нашего Дела!», ну и прочее бла-бла-бла. На хрена мне еще и эти осложнения?

На мой звонок отозвался Гарик Романов:

– Да?

– Игорь, там Паши Тюрбанова не видно? – спросил я самым скучающим тоном.

– А он только что ушел. Кофе попил и ушел.

(Кофе?! У потемнело в глазах. Он, значит, кофе пил, пока я тут перед Главным хранителем отжигал кадриль «Дядя Ваня – хороший и пригожий (топ-топ, два притопа), / Дядя Ваня – всех юношей моложе! (хлоп-хлоп, два прихлопа)»!).

– А что? Что-то случилось? – поинтересовался Гарик.

– Нет-нет, все в порядке.

– Фил, он вот буквально только что… Ты уж там его не сильно ругай. Он тебя и так боится.

– Боится? Вот чудак… Ну ладно. Спасибо, отбой.

Гарик, добрая душа, милейший человек, знал бы ты, за какого змея мазу держишь!

Минуты через две послышались неторопливые шаги по паркету и даже легкомысленное посвистывание на тему «А я иду, шагаю по Москве». Расслабленный, в прекрасном расположении духа человек идет с чистой совестью курить свой законный бамбук, право на который ему обеспечено Конституцией РФ.

Пока Павел Макарович двигался через Верещагинский и Суриковский залы, я бесшумно вышел через 31-й во Врубелевский, спустился там по 4-й лестнице на первый этаж и, описав полукруг, поднялся обратно, но уже по 6-й лестнице.

В Шишкинском, 25-ом зале томился, задумчиво ковыряя в носу, сотрудник Бабуров. Увидев меня, он вскочил было с банкетки, но я жестом остановил его:

– Сиди, родной, не рыпайся.

Бабуров просиял.

– Тюрбанов проходил? – строго спросил я его на всякий случай.

Бабуров подтвердил.

Я уже знал, что буду делать. Ведь просто наорать на Павлика не велика компенсация. А писать докладные на лишение… Я их не писал никогда, и не собираюсь этого делать впредь. Не наш метод. Обойдемся без шума и пыли. Мы кулуарно, по-семейному разберемся.

Быстро, почти бегом я пробежал три зала, и выскочил из-за угла в 29-й, Репинский. Павлик с самым безмятежным видом сидел на стульчике возле двери Депозитария. Ножку на ножку заложил подлец, и покачивает. Я так стремительно подошел к Павлику, что он даже не успел встать.

– Павел Макарович, проблемы! – драматическим голосом воззвал я, с мрачным удовлетворением обнаруживая в подлых глазенках нарастающий испуг. – Пропуск на картину сюда! Голубчик, умоляю поживее!

И протянул руку. Вид у меня был сверхозабоченный.

Павлик, услышав «пропуск на картину», как-то сразу побледнел:

– Ка…кой… Про… Пропуск? А какой… – он бессмысленно глядел в мою раскрытую мускулистую ладонь.

Я переменился в лице, схватил его за грудки и рывком сдернул со стула:

– Что ты сказал?

– Фил… – залепетал голубчик мой в ужасе. – Я, правда… Я…

– Где пропуск, Паша?! – заорал я.

Павел Макарович, осознавший, наконец, что произошло нечто ужасное, белел и зеленел прямо на глазах («Как бы он часом ласты не склеил апоплексическим ударом» – еще подумал я с тревогой).

– Я на минутку только! – торопливо оправдывался тем временем Павлик. – Я в туалет, Фил! А что… случилось?

Я притянул его вплотную, и глухим голосом сказал:

– Случился вынос произведения искусства за пределы экспозиции. Это подсудное дело. Где ты был, Тюрбанов?

– В туалет я! Честное слово… Пописать… – прошептал Павел Макарович, стыдливо отворачиваясь.

– Не ври мне, сволочь! – ревел я, свирепо вращая глазами.

– Ну… Я еще на минуточку в дежурку зашел… Фил, на минуточку! – истерически взвизгнул Павел Макарович.

Я сделал совсем уже страшное лицо:

– Что-что? Куда ты заходил? Да я тебя за это…

Павел Макарович зажмурился. Он понял, что жить ему осталось несколько секунд.

– Я сейчас побегу, догоню! – закричал вдруг он. – Они наверное еще недалеко… Не успели!

– Кого ты догонишь? – не понял я.