Воля судьбы - Михаил Волконский
Шрифт:
Интервал:
— Теперь половина шестого уже прошла, — оставаясь спокойным, проговорил граф.
Торичиоли сделал движение к столу, где лежали у него часы — Сен-Жермен отпустил его. Часы показывали тридцать четыре минуты шестого. Итальянец схватился за голову.
— Вы не знаете, что вы сделали! — в полном отчаянии: крикнул он. — О, вы не знаете, что вы сделали!.. Ведь в этом пакете, который теперь остановить нет возможности, потому что поздно — он сейчас будет в руках Эйзенбаха, и тогда все потеряно, — в этом пакете я донес на сына, на Артемия…
Бедный Торичиоли был похож на сумасшедшего. Он метался по комнате — кидался то к столу, к часам, то к двери.
— Да вы не верите, может быть, что я говорю правду? Клянусь вам, что этот список у меня, и в особой записочке назван Артемий, и рассказано, как взят этот список…
Сен-Жермен стоял неподвижно, загораживая собою дверь, и следил за движениями Торичиоли.
— Я верю вам, — ответил он, — я знаю, что вы говорите правду.
— А если так, то что же вы стоите, что же вы… что же?… Ведь, может быть, есть еще время… нужно поехать… остановить… Да пустите же меня!
И снова Торичиоли хотел прорваться силой, и снова граф остановил его.
— О, пустите! — стал просить тогда он. — Пустите меня! Ведь это ужасно, что вы делаете… Столько лет я жил возле сына, не зная, что это — он; столько лет я искал его… готов был на все — ведь он для меня теперь все в жизни… все!.. И вдруг в тот самый миг, когда я узнаю, что это — он, я сам, его отец, делаю на него донос… Ведь это же ужасно… ведь его возьмут…
— И не одного его — и других также.
— Да, но от этого мне не легче. Вы сами говорили, что его могут взять и отдать в пытку… в пытку!.. Пожалейте же его… пожалейте!..
— Отчего же вы не пожалели сами?
— Да, но я не знал тогда, не знал… Помогите мне, пустите! Я успею остановить Эйзенбаха; я поеду, скажу, что все это — ложь, что все это — неправда… я все на себя возьму… Что вы делаете со мною? Это безжалостно, что вы делаете!..
— Безжалостно! — повторил Сен-Жермен. — А вы сами умели жалеть других?
— Не умел! Ну, что ж! Но ведь в таком положении, как я теперь, никто не был. Подумайте только: единственное существо, которое было для меня в жизни дорого, единственное, и в тот самый миг, когда я мог назвать его своим, сказать ему, что я — его отец, в тот самый миг… вы отнимаете его у меня.
Граф глубоко вздохнул, после чего произнес:
— Вспомните, синьор Джузеппе, что сегодня — двадцать седьмое июня; вспомните это же число много лет тому назад! И тогда был человек, который готов был тоже любимое им существо — не ребенка, не сына, а женщину, которая для него была все в мире, — назвать своею, и вы в этот день отняли ее у него, отняли обманом, преступлением.
Торичиоли остановился и, поднеся руку ко лбу, невнятно проговорил:
— Да… да… правда, сегодня двадцать седьмое июня, то самое число… Так это — месть? Это — ваша месть? — крикнул он. — Жестокая месть. Но лучше бы вы меня тогда же убили, чем заставить дожить до сегодня.
— Я не хотел вам мстить, — я два раза щадил вас; я сегодня приехал к вам, уговаривал — вы не хотели слушать: вы сами себе отмстили.
— Да, но эта месть скверна, ужасна, бесчеловечна! — кричал Торичиоли, хотя его голос срывался ежеминутно. — Вы мне мстите и губите других… вы губите их… Вас убить мало за это… убить! — и он опять кинулся на Сен-Жермена, окончательно потеряв голову.
Граф, спокойно улыбаясь, глянул в его остервенелые, налитые кровью глаза и отвел его руки от себя.
Торичиоли чувствовал уже его силу, а также и то, что силой ничего нельзя сделать с ним.
— Ну, хорошо, — заговорил он, стараясь сдержаться, и в голосе его послышались слезы, — ну, хорошо! Вы отмстили мне, довольно… Но дайте же мне возможность, насколько мыслимо, исправить свою вину. Пустите меня — откройте дверь, пустите, — и я век свой не забуду вашего благодеяния; да, как на благодеяние, я буду смотреть на это… Откройте мне дверь… может быть, еще не поздно…
Была минута, когда, казалось, Торичиоли станет на колена.
— Так вы хотите только, чтобы я открыл вам дверь? — спросил Сен-Жермен.
— Да… только…
— Ну, хорошо синьор Джузеппе, я вас не держу больше! — и граф открыл дверь настежь.
Петручио стоял у перил Полицейского моста, беспокойно оглядываясь и, видимо, с нетерпением ожидая кого-то. Каждую проезжавшую мимо карету он оглядывал с нескрываемым волнением и, когда она проезжала мимо, снова разочарованно возвращался к своему месту. Его волнение было настолько сильно, что он даже не делал вида, что находился тут, как будто случайно, а ждал уже совершенно открыто.
Но вот наконец показалась на Невской першпективе карета графа Сен-Жермена, теперь уже с кучером, вместо Иоганна, на козлах. Петручио стал вглядываться в нее, как вглядывался во все проезжавшие мимо экипажи — не тот ли, который ждал он. Въехав на мост, карета остановилась. В окне ее показалась голова Сен-Жермена. Его-то и ждал Петручио.
— Наконец-то, синьор! — почти крикнул он, подскакивая к окну. — Я вас не могу дождаться.
— Пакет у вас? — отрывисто спросил Сен-Жер-мен.
Петручио взволнованно заговорил, торопясь словами и глотая их:
— Синьор приказал мне принести сюда этот пакет именем синьора Одара; я всем сердцем служу синьору Одару, но я не мог исполнить ваше приказание. Клянусь Мадонной, я не мог исполнить его… Скажите Одару, что я клянусь Мадонной.
Петручио, не только словами, голосом и выражением, но жестами силился подтвердить невозможность исполнения возложенного на него поручения. Он сильно размахивал руками, приседал и ворочал головою из стороны в сторону.
— Отчего же вы не могли исполнить приказание? Значит, пакет остался на своем месте? — мягко спросил Сен-Жермен.
— О, если бы он остался на своем месте, — воскликнул Петручио, — то был бы теперь в руках синьора. Клянусь Пресвятой Мадонной…
Дело становилось серьезным. Брови графа сдвинулись.
— Куда же мог деваться пакет? — спросил он опять.
Петручио снова замахал руками.
— На пакете, синьор, был написан адрес: "Господину Эйзенбаху". Только что вы уехали с синьором Торичиоли из дома, как приходит молодой Карл фон Эйзенбах. Он — приятель синьора Джузеппе и бывает у него совсем запросто. Я говорю: "Нет дома", — а он сказал мне: "Хорошо, я пройду в его кабинет и напишу ему записку". Я не мог за держать его, потому что он меня и не спросил, он прошел прямо в кабинет и увидел пакет на свое имя; тогда он взял его…
— Нужно было остановить…
— Я останавливал; я сказал, что этот пакет мне велено отнести только через полтора часа, но он возразил мне: "Дурак!" — он так и возразил мне: "Дурак! Не все ли равно, через полтора часа или теперь, если этот пакет мне?"
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!