Книги крови. I–III - Клайв Баркер

– Мы вас вылечим, ахнуть не успеете.

«Он, что, думает, я ахаю да охаю? Он думает, я так себя веду?»

Задумавшись, доктор долго рассматривал свои дипломы в рамках, висящие на стене, потом перевел взгляд на собственные ухоженные ногти, затем – на ручки и блокнот, разложенные на столе. Но на Жаклин он не смотрел. Глазел куда угодно, только не на Жаклин.

– Я знаю, – снова принялся говорить он, – через что вы прошли, и это был травматический опыт. У женщин есть определенные потребности. И если они не удовлетворяются…

«Да что он знает о женских потребностях? Ты же не женщина», – она подумала, что сказала это про себя, а не вслух.

– Что? – переспросил он.

Она что, заговорила? Жаклин покачала головой, отрицая собственную речь. Он продолжил, снова вошел в ритм:

– Я не буду прогонять вас через эти бесконечные сеансы психотерапии. Вы же этого и сами не хотите, не так ли? Вас нужно лишь слегка подбодрить, немного вам помочь, чтобы вы могли спокойно спать по ночам.

Он начал ужасно раздражать ее. Его снисходительность была настолько глубока, что, кажется, не имела дна. Он вел себя как всезнающий, всевидящий Бог-Отец. Словно ему было явлено чудесное прозрение, посвятившее доктора во все секреты женской души.

– Разумеется, я пытался в прошлом проводить с пациентами терапевтические сессии. Но, говоря между нами…

Он слегка похлопал ее по руке. Ладонь Отца на тыльной стороне ее ладони. По идее, она сейчас должна быть польщена, обнадежена и даже слегка покорена.

– …но, говоря между нами, это столько болтовни. Бесконечная болтовня. И если говорить начистоту, какой от нее толк? У нас есть проблемы, у всех. И мы не можем их просто заболтать, ведь так?

«Ты – не женщина. Ты не похож на женщину, ты не чувствуешь себя как женщина…»

– Вы что-то сказали?

Она покачала головой.

– Мне показалось, вы что-то сказали. Пожалуйста, не стесняйтесь, будьте честны со мной…

Она не ответила, а он, казалось, устал имитировать близость. Встал и подошел к окну:

– Я думаю, вам будет лучше всего…

Доктор стоял против света: загораживал собой вид на вишни, растущие на газоне под окном. Она смотрела на его широкие плечи, на узкие бедра. Настоящее воплощение мужчины, как сказал бы Бен. Детей ему не вынашивать. С таким-то телом он создан переделывать мир. А если с миром не получится, то вполне сгодится чужой разум.

– Я думаю, вам будет лучше всего…

Что он вообще знал, с такими бедрами, с такими плечами? Он был слишком мужественным, чтобы понять о ней хоть что-то.

– Я думаю, вам будет лучше всего пропить курс успокоительных…

Она не сводила глаз с его талии.

– …и поехать в отпуск.

Ее разум сосредоточился на теле под слоем этих одежд. На мускулах, костях и крови под этой упругой кожей. Она представила его со всех сторон, измерила, оценила возможность к сопротивлению, а потом сфокусировалась на них. Она подумала:

«Будь женщиной».

И как только ей пришла в голову эта нелепая идея, она начала обретать форму. Но, к сожалению, трансформация вышла не как в сказке, плоть воспротивилась магии. Жаклин пожелала, чтобы из его мужественной груди сами по себе появилась женская грудь, и она начала соблазнительно расти, пока кожа не разорвалась, а грудина не разлетелась на куски. Его таз, дразняще раздавшись до предела, треснул посередине; потеряв равновесие, доктор повалился на стол и оттуда уставился на нее, его лицо пожелтело от шока. Он облизывал губы, снова и снова, пытался найти хоть какую-то влагу, чтобы заговорить. Но его рот пересох; слова умерли до рождения. А главный шум шел между ног: плеск крови, глухой стук от кишок, выпавших на ковер.

Она закричала при виде сотворенного ей абсурдного чудовища и кинулась в дальний угол комнаты, где ее вырвало в горшок с резиновым растением.

«Боже, – подумала она, – но это же не убийство. Я к нему даже не прикоснулась».

Жаклин никому не рассказала о том, что сделала в то утро. Нет смысла лишать людей сна из-за мыслей о столь необычном таланте.

Полицейские были к ней очень добры. Они придумали целый кучу версий, объясняющих внезапную кончину доктора Блэндиша, хотя ни одна не могло внятно описать, как его торс так странно взорвался, создав две красивых (пусть и волосатых) выпуклости на его грудных мышцах.

Все решили, что какой-то неизвестный психопат, уверенный в собственном безумии, ворвался в кабинет, учинил содеянное голыми руками, молотками и пилами, а потом ушел, заперев невинную Жаклин Эсс в порожденной ужасом тишине, которую ни один допрос не мог нарушить.

Некий неизвестный человек или целая группа лиц отправили доктора туда, где ему уже не могли помочь ни успокоительные, ни терапия.

На время она практически забыла об участи доктора. Но шли месяцы, и постепенно все вернулось, как воспоминание о тайной измене. И оно дразнило ее запретными удовольствиями. Она забыла о тошноте, но вспомнила о власти. Забыла об омерзении, но вспомнила о силе. Она забыла об охватившем ее чувстве вины и жаждала, так жаждала повторить все снова.

Только лучше.

– Жаклин.

«Неужели мой муж, – подумала она, – действительно зовет меня по имени? Обычно только и слышно, что Джеки или Джек, или вообще ничего».

– Жаклин.

Он смотрел на нее своими большими голубыми, такими детскими глазами, как у того парня из колледжа, в которого она влюбилась с первого взгляда. Но сейчас его взор стал жестче, а у поцелуев появился привкус черствого хлеба.

– Жаклин.

– Да.

– Мне надо с тобой поговорить.

«Беседа? – подумала она. – Сегодня что, праздник?»

– Я не знаю, как сказать тебе об этом.

– А ты попробуй, – предложила она.

И знала, что одной только мыслью может заставить его язык говорить, если бы ей этого хотелось. Заставить сказать то, что она хочет слышать. Может, и слова любви, если бы она могла вспомнить, как они звучали. Но какой в этом толк? Уж лучше правда.

– Дорогая, я немного съехал с катушек.

– Что ты имеешь в виду?

«Да неужели, ублюдок», – подумала она.

– Это все произошло, пока ты была сама не своя. Ну знаешь, когда между нами все замерло, более-менее. Раздельные комнаты… ты хотела, чтобы мы жили в разных комнатах… и я просто с ума сошел от фрустрации. Не хотел тебя расстраивать, и потому ничего не сказал. Но толку нет, если я стану вести две жизни.

– Ты можешь завести интрижку, если хочешь, Бен.

– Это не интрижка, Джеки. Я люблю ее…

Он готовил речь, она уже видела, как та набирала инерцию у него во рту. Оправдания, которые стали бы обвинениями, извинения, которые вечно превращались в нападки на ее характер. И если он разойдется, остановить его уже невозможно. И этого она слышать не хотела.